Глава 9. Музы не молчали
О том, какие произведения искусства: музыкальные, литературные, живописи, театральные постановки — создали в блокадном Ленинграде наши художники, писатели, музыканты, написано очень много. Написано на всех языках мира. Я хочу рассказать лишь то немногое, что я пережила, встречаясь с искусством, работая в Ленинграде в 1942–1943 годах. Мы работали много, через силу, все старались работать хорошо. Это было в стиле ленинградцев, но они меня поразили ещё одним качеством: тем, как они жадно поглощали культурную пищу. Как-то по радио передавали концерт Ойстраха. Все больные в палате тихо слушали. Вдруг артиллерийский обстрел прервал музыку. Одна пожилая больная, вздохнув, прошептала: «Как жаль». Я ещё не привыкла к обстрелам и очень удивилась: неужели её сейчас ничего не волнует больше музыки? Но скоро и я, как и мои больные, ждала музыкальные передачи по радио, как-то спокойней работалось.
Почти каждый день выступала по радио Ольга Берггольц. Она как-то умела найти слова, созвучные нашим переживаниям, она становилась близким человеком, мы ждали её выступлений, а когда несколько наших девочек, в том числе и я, получили приглашение на встречу с ней, то отказаться было невозможно. В полумраке мы пришли в какой-то клуб, зал был переполнен, люди сидели на ступеньках, стояли вдоль стен. Слушали, не пошелохнувшись, в полной тишине, боясь проронить хоть слово. Благодарили её громом аплодисментов. Долго перед моими глазами стояла не очень молодая худенькая женщина, потрясающая убедительностью речи. У нас было очень мало времени, город я не знала и поэтому на встречи с артистами, в основном, начала ходить в 1943 году. Перечитывая свои блокадные письма, освежаю в памяти моменты, когда мы с подругами ходили на встречу с московскими артистами.
В прекрасном зале филармонии я переселилась в другой мир, слушая певицу Ирму Яунзем и чтеца Владимира Яхонтова. Очень понравились оба. Особенно радовало сознание, что два талантливых, творческих и оригинальных артиста, рискуя жизнью, приехали в блокадный Ленинград, чтобы доставить удовольствие его измученным жителям. Возвращались мы в темноте, а в соседнем районе гремел обстрел. Однажды мне предложили билет на концерт известного на весь мир трагика Папазяна, я с радостью пошла. Я не подозревала, что он — ленинградец и остался в городе, хотя, как старый человек, имел право на эвакуацию. Вечером мы шли пешком через весь город. Трамваи постоянно восстанавливались на разных маршрутах, но часто их движение прерывались обстрелами. Мы попали в какое-то не очень большое помещение клубного зала какого-то завода, сцена была небольшая. Мы с нетерпением ждали прихода Папазяна. Нам объявили, что он будет представлять сцены из произведений Шекспира в концертном исполнении. Объявили: «Сцена из трагедии «Отелло».
И вот на сцену выходит в обычном костюме, чуть выше среднего роста, полноватый, седовласый мужчина. Вышла и молоденькая, худенькая девушка, блондинка в синем шёлковом платье. Эта юная актриса должна впервые исполнять роль Дездемоны, так как почти все актрисы вывезены с театром. Папазян и девушка поклонились. Пауза. И вдруг Папазян заговорил. Трудно передать страстность, силу его густого голоса, искромётность его движений. Трудно было представить, что его Отелло соответствует герою Шекспира. Это был герой Папазяна. Он двигался резко, очень быстро, иногда даже бежал по сцене. Дездемону умолял, грозил ей, отталкивал от себя. Она от его ударов летела в другую сторону сцены. Мы были ошеломлены необычайностью и страстностью этого артиста, необычной манерой его игры. Поразил он нас и исполнением роли короля Лира. И в этой роли Папазян гневался и страдал исступлённо. Возвращались мы в темноте несколько часов молча. Мы понимали, что это единственный в своём роде потрясающий трагик. Мы долго потом его вспоминали и радовались, что нам повезло видеть его игру.
Никогда не забуду посещения дневного спектакля «Русские люди» Симонова. Это был мой свободный день. Погода была ясная, солнечная. Спектакль начинался в 12 часов. Пошла я с двумя подругами. Места у нас были во второй половине зала. Свободных мест не было. И вот, в конце первого действия по крыше театрального здания начали громко звучать падающие осколки снарядов. Где-то близко разрывались снаряды, никто не закричал, но все зрители сжались, пригнулись, устремились вперёд, как бы приготовились бежать. Артисты на сцене на мгновение смешались, остановились, замолчали, потом начали говорить, чуть-чуть заикаясь, но скоро оправились и продолжали спектакль до конца. До конца досидели и все зрители. Их объединяло содержание пьесы и особое чувство солидарности, общее желание не поддаваться страху, выдержать все опасности. Обстрел как начался неожиданно, так и закончился. Артистам в конце спектакля мы аплодировали стоя, с особой благодарностью. Своим мужеством, выдержкой они помогли и нам не поддаться панике.
Вспоминая эти события, мне ещё раз хочется поклониться блокадникам за то, что в любых обстоятельствах в голову им не приходило желание сдаться на милость врагам в надежде освободить себя от мучений. Музы помогали этот дух поддерживать. Как-то с подругами мы посетили оперетту. Я забыла, что мы смотрели, запомнился лишь один эпизод. Нас поразила энергия, с которой плясала героиня. В перерыве, гуляя по фойе, мы задавали себе вопрос: а чем же их кормят, чтобы у них были силы на танцы? Возвращаясь в зал, мы по ошибке завернули в какой-то коридорчик, и у нас закружилась голова от запаха мясных котлет. В раскрытой двери в кухню перед нами предстала картина: актриса в костюме своей героини, облизывая пальцы, жуёт котлету. Ошеломлённые, мы остановились. Подбежала, очевидно, повариха, закрывая дверь, она крикнула: «Идите в зал, не завидуйте, котлеты из мяса убитых лошадей». С каким сочувствием мы смотрели на энергично игравшую актрису. Она преодолевала отвращение, поддерживая силы чтобы поднимать дух голодающих людей.
Иногда мы посещали и кино, и театры. Каждая встреча с искусством была особым праздником, а люди искусства были для нас особыми героями. Да, музы не молчали, а громко утверждали веру в неминуемую победу.
Глава 10. О почте и почтальонах Ленинграда
Сегодня, когда почта не соединяет людей, потому что почтовые услуги очень дороги и всё время дорожают и в то же время письма идут очень медленно, я с особым уважением вспоминаю военную почту и преклоняюсь перед почтальонами Великой Отечественной войны. Солдатские треугольники, открытки с военными фотоснимками, штатские конверты доставлялись в блокадный Ленинград ответственно, добросовестно, аккуратно, ежедневно. В то страшное время руководители государства и почтовые работники понимали, какую моральную поддержку несла каждому весточка от дорогого человека, и почтовики иногда доставляли письма с риском, а то и ценою жизни.
Уезжая из Новосибирска в Ленинград, я по причине военной цензуры не могла написать родным, ясно назвав город; я написала, что еду туда, где раньше жил брат Борис Зимский, они всё поняли. Уже по дороге в Ленинград я надеялась, что на почтамте меня ждёт письмо Рудика. А так как я дежурила в первую ночь, то на утро пошла на почту, еще не пережив ни одного обстрела. Дорогу мне объяснили, и я шла спокойно, но вид разрушенных бомбёжкой домов, искорёженных осколками стен привёл меня в ужас. Несколько раз прохожие вталкивали меня в подъезды или в парадные домов и возмущенно кричали: «Что зеваешь?» Я не понимала, но через секунду они убегали, и я снова шла по почти безлюдной улице.
Но вот передо мной, медленно опускаясь на тротуар, женщина с посиневшим лицом, задыхающаяся, пытается мне что-то крикнуть, из горла вырываются какие-то хрипы, она падает, а чья-то рука грубо вталкивает меня в парадное, я только увидела промелькнувшую мимо светящуюся точку, она пролетела со свистом на уровне выше головы, и через мгновение недалеко грохнул разрыв снаряда. Мужчина возмущенно крикнул: «Не видишь?! Район обстреливается!» Когда я объяснила ему, кто я, он терпеливо, с сочувствием посоветовал осторожно возвращаться в больницу, обстрел надолго. В этот день до почтамта я не дошла. 28 июля на почте меня уже ожидали три письма Рудика, а потом от него уже в больницу письма приходили каждый день до моего отъезда из Ленинграда.
Мне писали письма учителя из Прокопьевска, где я проработала свой первый сложный год и где я оставила первых любимых учеников. Я получала письма и от родных, переехавших на новые место. Медсёстры, как и все советские люди, писали добрые письма на фронт и посылали посылки с тёплыми вещами для солдат. Как особо дорогие подарки я храню письма от Эллы Львовны Каплан — декана литературного факультета Московского городского педагогического института, который я окончила в 1941 году, а также от моего очень уважаемого и любимого профессора Дмитрия Евгеньевича Михальчи. Этот замечательный болгарин был большим ученым и потрясающим педагогом. Для меня он навсегда остался примером и в работе, и в человеческих отношениях.
Письма, придавая людям огромную силу, сыграли большую роль в победе советского народа над могучим и жесточайшим врагом.
Глава 11. Дорога из блокадного Ленинграда до Бутово