Трагический случай
Только один раз мы желали смерти юной девушке. Семнадцатилетняя девушка, недавно поступившая на работу кассиром в продуктовый магазин, должна была отнести дневную выручку в сберкассу. Её сопровождала мама. Они обе попали под обстрел. Мать скончалась на месте, а девушку оперировали. Пришлось отнять обе руки, обе ноги и ещё что-то вырезать в боку. И когда уносили в палату жалкий обрубочек, завёрнутый в кровоточащие бинты, мы, безбожники, рыдая молили бога не дать ей проснуться, а дать ей умереть, пока она не пришла в сознание. Но к утру она всё-таки пришла в себя и кричала: «А где деньги, мама, деньги целы?» Через несколько часов она скончалась, и мы горько вздохнули с облегчением.
Мне запомнилось и дежурство на посту ПВО. За больницей, во дворе и в Троицком соборе, лежали горы трупов умерших от голода людей. По утрам приезжали по 3–4 трёхтонки, эти трупы накладывали штабелями и увозили. Мы не скоро узнали, что увозили их на ставшее потом всемирно известным Пискарёвское кладбище. И вот однажды наш начальник штаба ПВО вызвал меня во двор. Он велел мне обосноваться на выходе из больницы, дал в руки винтовку и сказал ошеломившие меня слова: «Стой за дверью, смотри в щёлку и, если появится грабитель, а я не сумею его схватить, стреляй ему в ноги, чтоб не убежал. А я залезу в трупы, так чтобы меня не было видно, и буду ждать воров. Появились такие подлецы, что приходят снимать с трупов кольца, которые у некоторых остаются, даже пальцы отрезают, если кольца не снимаются. Приходящие в больницу всё сдают на хранение, но в суматохе иногда остаются на некоторых кольца и часы». В страхе и смятении я продежурила несколько часов, но, к счастью, никто в тот день не приходил, начальник вышел из своего страшного укрытия, и мы молча разошлись. Долго я не могла прийти в себя от пережитого.
В свободное от работы время у врачей было ещё одно дополнительное занятие. Они приходили на пару часов, чтобы поработать с историями болезней. Они занимались обобщением своей медицинской практики, готовили научные доклады, теоретически обосновывали новые методы лечения в экстремальных условиях. Я присутствовала на одной такой конференции, посвящённой памяти Пирогова.
О культуре труда, дисциплине и справедливости мне напомнили ещё два случая. Они касаются питания. Нам, работникам больницы, несколько месяцев выдавали талоны на обеды в соседней столовой. Вся еда состояла из сои. На обед соевую кашу или соевые котлеты или биточки. Но как их подавали! Столы были покрыты чистыми белыми скатертями, по бокам тарелок были расположены, как полагается, ножи, вилки, ложечки, стояли солонки. К сое подавали какой-то цветной соус. Порции были малюсенькие, мы, как всегда, оставались голодными, но любили, хоть какое-то время пребывать в приятной довоенной обстановке.
Нам говорили, что иногда самолёты сбрасывают нам американские подарки: пакеты сои, плитки шоколада и сухофрукты. Непосредственно в столовую больницы некоторое время попадали сухофрукты. Из них готовили компот, конечно, без сахара. Компот был в то время неслыханным деликатесом. И вот, больные потребовали, чтобы в коридор выносили высокие бидоны с компотом, чтобы кухарка разливала по стаканам, чтобы в стакан попадала одна сухофруктинка, чтобы за этим следила дежурная медсестра, а ходячие больные взялись разносить по палатам стаканы с компотом. Они говорили: «Сухофруктов мало, мы проверили, надо, чтобы каждому попала хоть одна сухофрукточка, а не так, что кому-то две-три, а кому-то ни одной». Мы так и поступали. Был ещё неписаный закон: если дистрофик не мог есть, умирал, его пищу можно съедать, только относя её в невидное для него место, учитывая, что от голода умирают в сознании.
Однажды к нам в отделение спешно вошли двое военных и громко спросили: «Где сестрица Добкина? Она нам срочно нужна». Я представилась. Один из пришедших заявил: «Мы знаем, что Вы педагог-словесник, нам нужна Ваша помощь, поедемте с нами, мы уже договорились с вашим начальством». Я зашла к Люции Адамовне и, уточнив, что Иван Петрович, действительно, разрешил мне отлучиться на несколько часов, поехала с военными. Мы долго ехали по центру Ленинграда, по дороге мне объяснили суть дела. На окраине города, в одноэтажном особняке, в одиночестве, в своей постели скончался видный учёный-юрист. У него осталась огромная библиотека, завещания он не оставил. И мне надо будет разобраться в его книгах, определить их по ценности содержания, чтобы знать, куда их направлять для полезного использования. И в этом тоже сказалась культура ленинградцев.
Все стены большой комнаты с потолка до пола были уставлены застеклёнными полками с ухоженными книгами. Мне помогали четыре человека. Они снимали книги, подавали мне на стол, а я определяла, куда их направлять. Научные труды по истории и юриспруденции, которых было большинство, мы, переписав, отправили в центральную библиотеку им. Салтыкова-Щедрина, а художественную литературу отправили по библиотекам ленинградских госпиталей. Комплект книг я взяла и для нашей библиотеки. Когда меня отвозили на место работы, мы беседовали о том, что многие люди умирали, как этот учёный, одиноко, в своей квартире. Это часть страшной цены, заплаченной ленинградцами за сохранение своего города. Скоро я убедилась, сколь прекрасен Ленинград, который защищали такой ценой.
В моей палате был юноша, которого выписывали, он хотел эвакуироваться с тётей, а она к нему давно не приходила и не писала. Он попросил меня найти её. В свободный день я решила её разыскать. Я плохо знала Ленинград. До войны мечтала в нём побывать, но не пришлось. И вот, в поисках адреса моего больного я познакомилась с рядом улиц. Одни названия улиц вызывали много мыслей и чувств, и я глубже осознала, каким великим памятником русской культуры является Ленинград. Я проходила по проспекту Лермонтова, мимо улицы Римского-Корсакова, через Набережную Грибоедова, по Проспекту Декабристов. И это не просто названия, а места, действительно связанные с жизнью этих замечательных людей. Было больно смотреть на разрушенный роскошный особняк, разрытую набережную. Да, мы все здесь мечтаем увидеть Невский проспект, залитый электрическим светом, и на нём толпу весёлых, радостных людей, идущих под звуки весёлой победной музыки. Я подумала, что мечтание о том, во что веришь, что должно случиться, придаёт силы. Тётушку я всё-таки нашла. Она лежала очень больная. В конце концов её с племянником эвакуировали из Ленинграда.
Были у меня ещё и партийные обязанности. Сохранились райкомовские направления на проверку работы разных госпиталей. Я больше училась, чем проверяла, но, когда старшая медсестра 10-го отделения, старушка-ленинградка заболела и её положили в палату больных медиков, главврач назначил меня старшей медсестрой 10-го отделения, я уже прилично знала свои обязанности. Это было на седьмом месяце моей работы в блокадном Ленинграде. А по партийной линии мне поручили выпускать больничную стенгазету. Конечно, всех волновали события, происходившие в Ленинграде и Сталинграде, где происходили важнейшие военные события.
Но я вспоминаю, что бывали моменты, когда, под влиянием впервые в жизни увиденной красоты золотой осени, я останавливалась в больничном дворе, украшенном ковром опавших, пёстрых листьев, очарованная сочетанием изумительных оттенков листвы, от пурпурных до бледно-зелёных и жёлтых. Одно высокое дерево напротив окон нашего отделения поражало пышностью и игрой красок своей кроны. Один больной неплохо рисовал, он взялся помочь мне оформить стенгазету. Я попросила его перенести на бумагу тонкие краски листьев на дереве и игру света и тени. Я хотела, чтобы картинка в стенгазете отвлекла людей от печальных мыслей. Придумка удалась. Мы показали газету лежачим больным, а те, кто могли ходить, но не опускались в сад, часто подходили полюбоваться красотой природы на страничке газеты.
Подготовка больницы к штурму города фашистами
Работала я в блокадном Ленинграде с 27 июля 1942 года до 19 октября 1943-го. Числа указать не могу, но хорошо помню, что за это время мы дважды готовились к штурму Ленинграда немцами. Наша больница, как и все в городе, организованно готовилась бороться и не сдаваться. Больницу окружили большими противотанковыми ежами. На всех этажах в стенах коридоров пробили окна, в которые вставили пулемёты. Дежурили у них морские пехотинцы. Мы их встречали с особым уважением и надеждой.
Когда мы приехали из Кобоны в Ленинград, мы наблюдали, как морская пехота грузит на баржу вещи эвакуируемых людей. Все они ловкие, подвижные. Их движения поражали слаженностью, ритмичностью, быстротой. Такой коллективный, красивый труд я видела впервые и невольно залюбовалась моряками. А потом наблюдала, как бережно вели они немощных старушек, несли на руках худеньких детей, бережно обнимая их. Вот и в период подготовки к штурму, глядя на дежуривших в больнице моряков, мы чувствовали себя уверенней под их защитой.
Всех блокадников готовили к боям за каждый метр, каждую улицу, дом, а в больнице — за каждую комнату, каждый этаж. Советовали живыми не сдаваться, хуже будет. Но через несколько дней тревогу отменяли, и мы возвращались к прежней жизни. Ходили слухи, не знаю, насколько они были обоснованы: немцев подвела их разведка; зная, что страна посылает в Ленинград на помощь разных специалистов и солдат, немцы считали, что их так много, что с ними не справиться. Но нас, добровольцев-приезжих, было не так уж много.
Глава 9. Музы не молчали