Захотелось мне, не соблюдая хронологии событий в моих воспоминаниях, посвятить главу необыкновенному человеку, Ивану Петровичу Виноградову, заслуженному врачу РСФСР, начальнику гражданского госпиталя, расположенного в больнице «В память 25-го Октября», где я работала. Перебирая в памяти свои воспоминания, я с ужасом подумала: я ведь ничего не знаю о личной жизни нашего дяди Вани. Кажется, у него была жена, наверное, взрослые дети. Но мы так были заняты своей работой, «заботами войны», что всё остальное как-то проходило мимо нашего внимания. Дядя Ваня круглосуточно был на работе, за исключением тех дней, когда его вызывали на фронт, под Ленинград, для особо сложных операций ответственным военным.
Первая встреча
В наш госпиталь направили 16 медсестёр, в наше терапевтическое отделение попало 6 человек. Все жили в том же здании, но в другом флигеле. Как только мы вошли в нашу просторную светлую комнату, то, кроме кроватей, увидели стол и на нём патефон и пластинки. Кто-то из девочек «завёл» танец и несколько девочек закружились в вальсе. В эту минуту в комнату стремительной походкой вошёл высокий худой седой человек с небольшой острой бородкой, в очках, в длинном халате, очень сутулый. В глаза бросились его острый взгляд, быстрые, решительные движения.
С ним вошла пожилая женщина, крупная, степенная, важная, медлительная. Она отрекомендовалась: «Старшая медсестра Люция Адамовна», — а затем сказала: «Это наш начальник госпиталя Иван Петрович». Иван Петрович быстро выключил патефон, оглянулся на нас, стоящих в ожидании указаний, и строго приказал: «Всё свободное от работы время — лежать, никаких танцев, никаких песен, беречь силы! Устраивайтесь. Люция Адамовна, распорядитесь!» — и быстро вышел. Люция Адамовна провела с нами беседу, распределила по сменам. Меня назначили дежурить в ту же ночь.
Поиски пыли. Проверяет дядя Ваня
Очень скоро мы узнали все легенды о нашем начальнике госпиталя. Узнали, что он очень требовательный, очень строгий, что его боятся и больные, и медики. Но очень ценят за знания, работоспособность и справедливость. За глаза все называют его дядей Ваней. Он это знает, но делает вид, что ему это не известно. Однажды по госпиталю разнёсся слух: «Дядя Ваня проверяет уборку!» У нас была идеальная чистота, за ней следили все: и нянечки, производившие уборку, и медсёстры, и врачи. Воду вёдрами таскали с Фонтанки, тут же, около нашего здания. Греть воду не могли. Электричество не работало, дров не было. Но нянечки наши целыми днями что-то мыли, вытирали, натирали. Всё блестело. А в ожидании визита дяди Вани всё переворачивали вверх дном, «дым шёл коромыслом». Нянечки в ужасе бегали и кричали: «Он ведь найдёт где-нибудь грязь!» Все постели больных перетряхнули, из-под подушек и матрасов убрали все мелочи, которые туда закладывали, тумбочки почистили, окна, мебель, полы перетёрли, перемыли.
И вот является дядя Ваня. Все стоят с вытянутыми от напряжения лицами. Я смотрю больше на людей, чем на Ивана Петровича, и удивляюсь: ну чего они дрожат? чище быть не может! Вдруг дядя Ваня хватает стул, который стоял в коридоре, у стола дежурной медсестры, подносит его к камину, встроенному в стену, вскакивает на стул с поразительной для его возраста лёгкостью (говорили, что ему под семьдесят), становится на носки, протягивает руку за выступающий небольшой карниз печки и торжествующе показывает пыль на пальцах. Мгновенно спрыгивает — и начинается разнос! Мы прослушали лекцию о вреде пыли, независимо от того, где она находится, об обязанности соблюдения полной чистоты. Замечания записываются в контрольный журнал, а весь персонал стоит красный, с опущенными глазами, переживая свою вину и позор. Тогда я поняла, почему с таким страхом ждали проверку дяди Вани и так тщательно всё чистили, будучи уверены, что «он что-то найдёт».
Для меня это был пожизненный урок. Я видела, как старались голодные, обессиленные женщины, как без скидок на трудности стремились всё сделать «по высшему счёту». А главное — никто не сердился, все переживали чувство вины, потому что были уверены в справедливости требований. Да, дядю Ваню боялись, но больше им любовались, восторгались, гордились, искренно и трепетно любили: «Это наш дядя Ваня! Второго такого нет, он неповторим!»
Научная конференция, посвящённая трудам Пирогова
Я запомнила на всю жизнь атмосферу этого события. Врачи долго и ответственно готовили научные доклады. Об этом говорили несколько месяцев. Я слышала, что все теории Пирогова они должны были подтвердить своими практическими примерами; были собраны огромные статистические данные. Война и блокада с её бомбёжками, а главное, ежедневными обстрелами, давала огромный материал для научного обобщения. Врачи работали в экстремальных условиях, часто оперировали под обстрелом, почти не было лекарств, перевязочного материала, раненые были истощены голодом и нервными перегрузками. И в этой изматывающей обстановке Иван Петрович своим авторитетом сумел убедить врачей вести серьёзную научную работу. И вот настал долгожданный час. В вычищенную до блеска аудиторию собрались все свободные от дежурства медицинские работники, гости, прибыли навестившие Ленинград какие-то особо важные начальники, объезжавшие фронты с проверкой постановки медицинского обслуживания.
Помниться, что это было около полудня. Немцы чаще всего начинали обстрелы в семь часов вечера, но так было не всегда. И вот, в полной тишине, при повышенном внимании слушателей докладчики сменяют друг друга. Они разворачивают схемы, чертежи, таблицы, отвечают на вопросы. Царит деловая атмосфера, заинтересованная работа уважающих друг друга единомышленников. По репликам слушателей-врачей я понимаю, что докладчики высказывают смелые, оригинальные мысли, предлагают новые методы лечения в экстремальных условиях. И вдруг — оглушительный гром разорвавшегося снаряда. Недалеко, около нашего здания, расположен один из мостов через Фонтанку, он из металла. Снаряд упал на этот мост, и разлетевшиеся осколки, ударившиеся в металлические ограды моста, многократно отзвенели. Это был страшный сигнал начавшегося обстрела. Докладчик побледнел, остановился; в президиуме — движение, слушатели сжались. Секунда паралича, страха, неуверенности в действиях.
Встаёт Иван Петрович. Он оправился от неожиданного волнения и громко спокойно командует: «Все присутствующие работники ПВО, выйдите и займитесь своим делом. Дежурному — докладывать нам об обстановке. Мост за нами, может быть, нам не угрожает опасность. Продолжим работу, пусть враги не торжествуют и не диктуют наше поведение. Мы сами будем его хозяевами». Вышли работники ПВО, остальные остались на своих местах. Конференция продолжалась, хотя снаряды разрывались где-то недалеко. Все досидели и доработали до конца. Я помню, как ответственный гость, волнуясь, с чувством величайшего удивления, восхищения, преклонения перед мужеством ленинградцев говорил: «Мы только недавно были в Сибири и в Средней Азии, куда вывезли наши научные медицинские базы. Под влиянием наших потерь в начале войны, от превосходящей военной мощи и жестокости фашистов профессора, научные работники находятся в состоянии депрессии, у них не идёт научная работа. А у вас, в голодном, холодном городе, под обстрелом вражеской артиллерии вы не только самоотверженно спасаете людей, лечите их, вы находите в себе моральную силу, стойкость и ясность ума, чтобы заниматься научной работой».
И теперь, когда преступно развалили страну, производство, науку, клевещут на прошлое, я с благоговением вспоминаю наших блокадников и горжусь тем, что тогда делила их судьбу.
Доктор Верочка
В госпиталь наш попадали ленинградцы, обессиленные голодом. Цинга и дистрофия — единственные терапевтические болезни. Инфекционных болезней не было. Даже микробам не хватало пищи. Но больше всего в госпиталь попадали прямо с улицы, из ближайших районов штатские и военные, пострадавшие от обстрелов. Госпиталю в основном были нужны врачи-хирурги. А все хирурги были мобилизованы на фронт. В госпитале, кроме Ивана Петровича, все врачи были женщины. Часть из них вынуждены были на практике осваивать новый медицинский профиль и переквалифицироваться на хирургов. Но, естественно, за сложные операции они браться не могли. На нашего дядю Ваню приходилась непосильная нагрузка.
И вдруг к нам из Москвы на работу мобилизовали двух студенток хирургического отделения четвёртого курса одного из московских мединститутов. Конечно, девушки были совсем неопытными, но теоретически, очевидно, подкованы больше, чем женщины-терапевты, работавшие хирургами. Одну из приехавших девушек я не запомнила. А вторая — доктор Верочка — стала очень известной особой в госпитале благодаря особому вниманию к ней дяди Вани. Это была высокая, стройная, голубоглазая блондинка с добрым лицом и милой улыбкой. Она как бы светилась изнутри благожелательностью. Она проявила много старания, внимания, бесстрашия и способностей.
Не последнюю роль сыграло и её женское обаяние, которому и поддался наш строгий моралист дядя Ваня. Он не отпускал доктора Верочку от себя ни на минуту, упорно добиваясь поставленной цели: сделать её знающим, умелым хирургом, своим помощником. Над увлечением дяди Вани за его спиной врачи, сёстры, нянечки добродушно подтрунивали, а милая доктор Верочка, при всём её старании и терпении, начинала явно тяготиться чрезмерным вниманием дяди Вани. У неё уже истощались силы, она не выдерживала чрезмерного напряжения. Правда, она уже ассистировала очень сложные операции, и дядя Ваня её очень расхваливал. Но одно обстоятельство помогло ей освободиться от излишней опеки начальника и войти в трудный, но более упорядоченный ритм нашей госпитальной жизни.
Продолжение главы