Третьего июня 1942 года меня и учительницу Рогозину вызвали в горком партии. Перед Рогозиной извинились и сказали, что её вызвали ошибочно. Позже мы узнали, что её брат, подполковник, попал в плен к немцам, поэтому ей уже не доверяли ехать добровольцем на фронт. Она с ученицами поехала летом работать в колхоз. Со мной беседовал секретарь горкома партии. Я дала согласие ехать работать военной медсестрой по мобилизации Новосибирского обкома КПСС туда, куда меня пошлют, каким бы опасным это место ни было. Куда меня пошлют, мне не сказали, только секретарь предупредил: «Место очень опасное. Это может быть во вражеском окружении, может быть в тылу врага. Призыв добровольный, вы можете отказаться. Вот если бы вас вызвали в военкомат, там права отказа не бывает». Но я попросила только об одном: «Не говорите директору школы до тех пор, пока мне не оформят документы, и он не сумеет меня задержать».
Я была горда, что моё страстное желание выполняется, что скоро буду участвовать в приближении победы над врагом, и тогда без угрызения совести смогу быть счастливой.
И вот, 4 июля 1942 года, получив расчёт в школе, оставив свою библиотеку завучу школы на сохранение, захватив с собой справку об окончании военных курсов медсестёр, диплом Московского городского пединститута, билет кандидата в партию и паспорт, я приезжаю на сборный пункт, на станцию Инскую, под Новосибирском. Там пять дней готовились к отъезду до места назначения добровольцы-медсёстры. Прежде чем нам объявили, что мы поедем в блокадный Ленинград, мы об этом догадались по двум признакам. В дом, где мы находились, привозили ленинградских детей, истощённых, еле живых. А нас усиленно кормили. Я запомнила белый хлеб со сливочным маслом, сыром и сладкий кофе с молоком. Мы уже забыли, что существует в мире такая пища. Нас подкармливали перед предстоящим голодом. Среди мобилизованных девушек я была единственной с высшим образованием, и меня назначили политруком отряда. Меня отправили за политической литературой для политинформации в Новосибирск.
14 июля 1942 года мы поездом отправились к месту назначения. Девушки мне поручили вести дневник; жаль, что он не сохранился. В поезде все дни проходили одинаково. Мы отсыпались, пару часов проводили медицинские занятия по плану и по очереди. Я проводила политбеседы. Литературу в Новосибирске я не получила, пользовалась обрывками газет; особым успехом пользовалась у нас повесть Парфёнова «Своими глазами», которую я захватила с собой. Мы выпускали боевой листок. Часто мы пели военные песни. Коллектив у нас собрался весёлый и дружный. У меня сохранилось наше социалистическое обязательство. Вот его содержание.
| Цитата: |
В героические дни Отечественной войны, когда каждый советский патриот горит желанием отдать все силы на помощь родной Красной Армии, чтобы приблизить день разгрома врага, мы, медицинские сёстры отряда № 8, желая лучше подготовиться к предстоящей нам работе, берём на себя следующее обязательство и вызываем на социалистическое соревнование медсестёр отряда № 2.
1. Иметь образцовую дисциплину.
2. Ежедневно проводить политчас.
3. Проводить ежедневные занятия по систематическому повторению медицинского курса.
4. Каждые три дня выпускать боевой листок.
5. Строго соблюдать распорядок дня за всё время пути.
6. Соблюдать образцовую чистоту в вагоне.
7. Организовать выступление самодеятельности силами членов нашего отделения и разучить строевые песни.
Командир 8 отряда Клавдия Снадина. Политрук 8 отряда Евдокия Добкина.
|
Мы часто смотрели в окно, и перед нами расстилался край, необъятный, спокойный, украшенный хвойными лесами; погода была солнечная. Нам не верилось, что где-то война. О войне изредка напоминали бегущие навстречу поезда с ранеными солдатами. Я, наконец, собралась сообщить маме, что я уже еду на войну, мне было её очень жаль; я знала, что она будет страшно переживать, но больше скрывать уже было нельзя.
Так мы без особых событий доехали до Волховстроя. Из вагона мы видели, что город совершенно разрушен, его недавно отбили у немцев. Нас остановили на один час, как объявили начальнику эшелона, чтобы пропустить состав с оружием. Мы, 8 девушек, попросили разрешения добежать до базарчика, который был на расстоянии примерно сотни метров. Там стоял один стол, и около него две старушки продавали, как нам показалось, ягоды. Получив разрешение, мы быстро добежали до бабушек и, не успев разглядеть, что в их мешочках, услышали гудок паровоза. О ужас, наш поезд уже мчался дальше, а мы отстали! Мы даже не успели в растерянности подумать, что делать, как нас окружила группа красноармейцев. Они объявили нас арестованными и куда-то повели, толкая штыками. Они кричали: «Мы недавно отбили город, здесь нет жителей, город весь разрушен, вот пришли из соседней деревни две старушки, а вы засланные шпионки!»
Нас затолкали в полуподвальное помещение разрушенного дома, заперли, поставили часового и пошли докладывать начальству. И вдруг я вспомнила, что во внутреннем кармане моего жакета (а мы были в гражданской одежде) у меня хранится билет кандидата партии. Я постучала в окошко, встроенное в дверь, и сообщила об этом. Конвоир крикнул: «Дай мне посмотреть документ». Я заявила: «Такие документы в чужие руки не дают, зайди и посмотри сам». На что он ответил: «Да, похоже, ты и впрямь советская девчонка, идём к командиру». И тут Маша Ракитская, одна из наших девушек, высокая, сильная, боевая сибирячка заявила: «Никуда мы её с вами не отпустим, бери меня с собой». И вот, три красноармейца ведут нас через город к своему командиру. Мы проходили мимо груды камней от разрушенных домов, искорёженных дорог, поваленных деревьев. Подойдя к остатку какого-то здания, один боец пошёл докладывать начальству и, быстро вернувшись, позвал нас.
С трепетом входим мы в полуподвальное помещение, и вдруг к нам навстречу улыбаясь, идёт средних лет военный и радостно сообщает: «Нам уже о вас телеграфировали, давайте скорее ваши документы, я выпишу вам пропуск до Кобоны, там получите пропуск в Ленинград. Только транспорта у нас нет. Будете добираться на попутных машинах». И вот, нас с Машей отпустили. Я была удивлена, с какой точностью Маша запомнила дорогу. Вот кому можно было бы быть разведчицей. С её помощью мы дошли до остальных девочек, показали пропуск конвоиру, он всех отпустил, и мы пошли на вокзал, если так его можно назвать. Дежурный вокзала о нас уже знал, обещал устроить на военной попутке. Нас встречали, кормили и отдавали свои пайки хлеба группы бойцов в трёх землянках. Вот тогда мы поняли, в каких условиях жили защитники Ленинграда: землянки по колено были затоплены водой. Многие бойцы, как мы потом узнали, остались калеками не от ран, а от продолжительного пребывания в холодной воде.
Итак, мы в Кобоне. Нас подвезли к небольшому зданию и предложили войти в комнату на первом этаже. Комната была квадратная, довольно большая; у окна, напротив входной двери, за столом сидел очень худой человек средних лет. Вдоль всех стен стояли стулья, на которых сидели взволнованные военные больших чинов. Мы смущённо уселись около дверей, с трудом уместившись на нескольких свободных стульях. Как только мы разобрались в происходящем в этой комнате, волнение наше стало усиленно возрастать. Дело в том, что все присутствующие здесь под разными предлогами просили посадочный талон на баржу, плывшую из Кобоны в Ленинград. Это был единственный, хотя и опасный, путь в блокадный Ленинград. О том, что немцы обстреливали эти баржи и не все добирались до Ленинграда, мы на практике узнали позже, а пока мы были свидетельницами отказа всем в допуске в блокадный город.
На все доводы о необходимости попасть в Ленинград находилась одна причина отказа. Я запомнила некоторые реплики.
— Я привёз чертежи для орудий на Кировский завод.
— Оставьте, мы передадим.
— Я привёз содержание агитлистовок для немцев и отдельно — для блокадников, мне надо самому проследить за их изготовлением.
— Оставьте, мы передадим и проследим. Нам не нужны в городе лишние люди, ни один день, нам дороги каждые 150 граммов хлеба, которые вы там съедите.
Никакие доводы и мольбы не помогали. Этот измождённый, но упорный вершитель судеб просящих был неумолим. Мы в отчаянии решили: если отказывают генералам и полковникам, то нам ждать нечего. И вот доходит очередь до нас, и мы слышим: «А вам, дорогие девчата, пропуска уже готовы; спасибо, что едете лечить блокадников». О, как мы обрадовались, и с какой завистью и досадой смотрели на нас обескураженные высокие чины. Мы, конечно, догадывались, что все они спешили в страдающий город спасти и вывезти свои семьи, а уважительные причины создавали, как могли.
Но главное — свершилось! Мы уже на одной из трёх барж, направляющихся на место нашего назначения. На барже были солдаты, инженеры, врачи и медсёстры, которых страна посылала в помощь обессиленным ленинградцам. Дорога от Кобоны до Ленинграда была короткой и очень страшной. Скоро немцы начали нас бомбить, две из трёх барж затонули, и тогда с нашей баржи многие бросились в воду спасать тонущих людей; кто-то сам доплывал до нашей баржи. На ней скопилось огромное количество людей, стояли, прижавшись друг к другу, не имея возможности шелохнуться. К нашему ужасу, многие погибли в воде: были убиты или утонули. Всё это случилось уже недалеко от берега Ленинграда, поэтому мы успели до него добраться.
Нашу группу медсестёр встречал представитель нашего эшелона. Ещё не придя в себя от пережитого, мы столкнулись с новым страшным горем. На берегу собрались дети и женщины, которых должны были на барже переправить в Кобону. И вот, я запомнила на всю жизнь лежащего на земле мужчину в полубессознательном состоянии. Над ним на коленях стояла женщина, отчаянно кричавшая со слезами на глазах: «Может быть, у вас есть кусочек хлеба? Дайте моему мужу, он умирает от голода!» Потрясённые, мы, все 8 девушек, схватились за свои котомки, у нас был подаренный солдатами хлеб. Но наш сопровождающий резко остудил нас: «Остановитесь, ему сейчас есть нельзя, это только ускорит его гибель, а женщина хлеб получит в Кобоне. Берегите свой хлеб, он вам очень пригодится».
Притихшие, в страхе, мы двинулись дальше, к центру города. И вдруг, о, что за чудное видение! Как символ всё побеждающей жизни к нам навстречу шла маленькая женщина с огромным букетом полевых цветов. Цветов было так много, что казалось, она утонула в этом ярком море. Мы окружили её, страх и уныние как-то мгновенно исчезли. Мы стали спрашивать, кто она, как сюда попала, что делает. Эта необыкновенная женщина с улыбкой рассказала нам, что в Ленинграде из всех больших театров осталась оперетта. Они сейчас работают в театральном здании, перед которым стоит громадный памятник Екатерины II со всеми её сателлитами. Только этот памятник не закрыли мешками с песком, как другие памятники, так как немцы его щадили, учитывая, что Екатерина II была немкой. Оперетта выезжала иногда и на фронт, за пределы города, где бойцы встречали артистов с восторгом, а те были счастливы доставить им удовольствие. Нас она подбодрила и с улыбкой похвалила за приезд в блокадный Ленинград. К сожалению, я не запомнила имени этой замечательной патриотки.
Мы пошли дальше. Было утро, в городе было тихо, улицы были пусты. В конце одной улицы, далеко от нас, мы увидели с трудом двигающуюся женщину, и вдруг она упала. Нам объяснили, что в городе работает специальная служба, которая подбирает таких людей, а нам идти в другую сторону. Так нас довели до огромного здания, похожего на дворец. Мы поднялись на второй этаж и вошли в огромную залу, в которой нас поразили высокие не завешенные окна от потолка и почти до пола. Здесь мы увидели всех девушек из нашего эшелона и начальство, привезшее нас в Ленинград. Мы ожидали, что сейчас оформят нашу военную мобилизацию, направят по воинским частям и дадут военное обмундирование. Новосибирское начальство — две женщины и мужчина — очень торопилось в обратный путь, они попрощались с нами и, показав на истощённого молодого офицера, сказали: «Вот товарищ вам всё скажет». Затем быстро удалились. Офицер поблагодарил нас за то, что мы из глубокого безопасного тыла приехали работать в ленинградские больницы. Кто-то крикнул: «Мы не в больницы приехали, а по призыву Ворошилова — на фронт!» Но офицер объяснил нам, что сейчас зачитает списки распределения нас по больницам, мы нужны в городе, где не менее опасно, чем на фронте.
Мы очень растерялись от неожиданности и неготовности к таким условиям жизни. Приехали мы в своей одежде и обуви, на станции Инской под Новосибирском и по дороге от Новосибирска и до Ленинграда мы считались мобилизованными, нас бесплатно кормили, обещали в Ленинграде одеть в военную форму и распределить по воинским частям. Одна боевая сибирячка решительно подошла к худенькому небольшого роста офицеру, подняла его, поднесла к открытому окну и закричала: «Посылай меня на фронт или я тебя из окна выброшу!» Мы бросились её успокаивать. Взволнованные и растерянные мы продолжали слушать уговоры офицера. Он ещё раз повторил, что у него нет прав оформлять нас в армию, но в нас очень нуждается город, он очень просил нас остаться. Кто не захочет остаться, тем как добровольцам дадут возможность вернуться туда, где были мобилизованы.
Мы притихли и задумались. Мы сочувствовали ленинградцам, но предстояла зима, а у нас не было зимней одежды. Наш заработок будет 210 рублей при полной нагрузке. Паёк первой категории у гражданских меньше, чем у военных, где будем жить — не знаем. В душах девушек началась борьба между долгом и стремлением к самосохранению. Но мы частично уже были свидетелями мучений и героизма ленинградцев, и у подавляющего большинства девушек возобладало чувство долга и патриотизма. Из четырёхсот — уехало немного; знаю четырёх девушек, решивших уехать, трое потом сбежали на фронт. Уезжавшим обещали переправу в Новосибирск, где они будут демобилизованы и отправлены на места прежней работы. В другие места им ехать нельзя. Грустно было расставаться с девушками, с которыми сдружились в пути. Иногда щемила зависть. Мне очень хотелось увидеть маму, сестёр, любимого. Прощались шумно, со слезами, смехом, сожалениями и надеждой. На душе было муторно, особенно остро ощущалась ненависть к фашистам, стоящим на пути к благополучию. Я думала: «Пусть тяжело, страшно, но я поступила правильно, ведь мы ехали готовые на любые трудности. Значит, нельзя уезжать при первой возможности. Значит — долой хандру!»
По распределению я и ещё пятнадцать девушек были направлены в больницу им. 25-го Октября на набережной Фонтанки, 132. Я попала в десятое отделение, где лечились мужчины; там было много бойцов, раненных при обстрелах на улицах. Через несколько дней, в больничной палате, при звуках дальнего обстрела я была так спокойна, что один больной мне сказал: «Сестрица, судя по тому, что вы такая спокойная, это, наверное, местная учебная тревога». Я очень обрадовалась: значит, ко мне вернулось спокойствие и уверенность в правильности выбора.
Глава 7. Дядя Ваня