Моя переписка в Прокопьевске — это особая страница жизни: и драматическая, и лирическая. Приехав в Прокопьевск, я оказалась оторванной от всех близких людей. Мои письма с новым адресом, очевидно, никто из них не получил, потому что и их адреса поменялись. Было такое впечатление, что люди всей планеты снялись с места. Я не знала, где сестра Софья с мамой, мужем Митей, с маленькой дочуркой Раечкой. Они жили в Баку. Я пребывала в ужасе от мысли, что могло случиться с сестрой Ксенией и её тремя детьми. Муж, конечно, на фронте. Он врач. Но где они? Что с ними? Успели ли уйти от фашистов? Жили они в Звенигородке, маленьком зелёном городке, в восьми часах езды на поезде от Киева. Где брат Миша? Он тоже должен быть на фронте, а где его жена Паша? Где мои подруги, друзья? А главное: где Рудик? Ясно — в армии. А что дальше? Когда я узнаю что-нибудь от них? Я часто заходила на почту в отдел «До востребования». Но ничего не было. Через месяц я уже потеряла надежду, что мой адрес до кого-то дошёл, и на почту не ходила. Я была занята по двадцать часов в сутки.
Первое письмо я получила в октябре 1941 года от Ксении. Она сообщала, что мама, Соня, её муж и ребёнок находятся под Куйбышевым, в посёлке Похвистнево. Туда отправили всех служащих одного из бакинских нефтяных промыслов, где работал Митя. Надо было на новом месте разрабатывать открывшееся месторождение нефти или начинать строительство нового нефтеперерабатывающего завода. Точно не знаю. Миша в армии, но в районе Азербайджана. Паша в Баку. А Ксения с семьёй выехала за час до захвата города фашистами. Сейчас она с детьми и со стариками — родителями мужа (бежавшими из Киева) в какой-то деревне. Я забыла, где. Они раздетые, голодают, им очень плохо. Она спрашивала, нельзя ли приехать ко мне. Я читала, плакала, радовалась и огорчалась. Как хорошо, что все живы! Но как звать их в Прокопьевск? Город только строится. Готова одна улица. С жильём плохо, у меня нет квартиры, а главное — голод, голод, голод! Я всё описала, как есть, и обещала помочь во всём, если у них не будет другого выбора. Но они не рискнули приехать в наш край с лютыми морозами.
Потом много месяцев я писем не получала. Я уже не ждала писем и не шла за ними на почту. У меня спрашивали, есть ли у меня кто-нибудь на фронте. Я отвечала: «Брат, зять и… муж». Дело в том, что в дни нашей молодости слово «жених» не было популярным; чтобы избежать двусмысленных суждений, я сказала, что перед войной вышла замуж. Как только узнали это окружающие меня люди, я заметила новое ко мне отношение. И учителя, и технички, и дети, и родители как-то особенно сочувственно меня встречали и часто спрашивали: «Письмо от мужа уже получили?» Я могла ответить только одно слово: «Нет». Люди смущённо отводили глаза, некоторые пытались утешить меня тем, что почта плохо работает. А я тосковала, хотя вся отдавалась работе.
Уже в декабре, возвращаясь с молодой нашей учительницей начальных классов с базара, идя навстречу её настойчивым уговорам, я зашла вместе с ней на почту. Я села в дальний угол за единственный в комнате столик, а моя переживавшая за меня спутница подошла узнать, нет ли для меня писем до востребования. Я безнадёжно смотрела на пожилую женщину, работницу почты, разбиравшую письма. Вдруг я увидела, что, кроме одной большой стопки, она постепенно отложила в сторону четыре письма. Я вся затрепетала от надежды: неужели эти письма мне?! В посёлке меня уже знали, и мне не нужен был паспорт, чтобы получить письмо. Я подбежала, протянув руку к четырём письмам и со страхом прошептала: «Это мне?» Женщина, укоризненно улыбаясь, произнесла: «Что же Вы не приходили? Вот сколько писем прислал Вам Ваш младший лейтенант». Она протянула мне пачку, в которой оказалось 39 писем!!!
Я расплакалась от неожиданной радости. Схватив всю пачку, я побежала к столику, села на стул и была не в силах читать, не зная, с какого начать. Моя подруга, обрадованная за меня, стала сортировать письма по датам, протягивать мне и кричать: «Читай же, читай!» А я тихо плакала и не могла открыть конверт. Я стала просить: «Пойдём домой, я здесь не могу читать». Мы ушли, я даже забыла в тот момент поблагодарить работницу почты. Потом я зашла к ней извиниться за бестактность. Сейчас, когда интимную жизнь любящих людей многие бесстыдно обнажают, я с благоговением вспоминаю чистоту наших отношений. Я даже письма от любимого человека не могла читать в присутствии посторонних людей.
И вот я в своей комнатке, за своим рабочим столиком, одна, улыбаясь, с волнением читаю письма. Главное во всех письмах: «Я ищу тебя, откликнись, я жив, здоров, исполняю свой воинский долг, вот мой адрес, жду ответа». А я несколько месяцев не ходила на почту?! Я тысячи раз перечитывала эти короткие письма, от которых в меня вселялись тепло, радость, надежда. На утро уже весь посёлок знал о моей радости, многие меня поздравляли. Вскоре между нами началась регулярная переписка. И здесь я снова столкнулась с добротой, вниманием, сочувствием наших людей. Молоденькая почтальонша, получив для меня письмо, заявлялась в школу в любое время и спрашивала: «В каком классе учительница-москвичка?» И, узнав, подходила, стучала в дверь, восклицала: «Вам письмо!»
А дети? О! Это особый разговор! У меня со всеми классами, кроме двух, сложились хорошие отношения, и вопрос дисциплины не стоял. С 7-ым «Б» был непродолжительный конфликт, а в 5-ом «А» я не могла наладить дисциплину. Какие там были замечательные ребята! Живые, умные, любознательные! Влюблённые в литературу! И все хотели отвечать первыми. Как творчески они выполняли задания! Но все шумели, тянули руки, кричали: «Меня спросите, меня, я хочу отвечать!» Я их очень любила, но, увы, вся школа не могла заниматься, когда я вела урок в этом классе. И ничего я не могла поделать, как ни старалась.
Так вот, когда мне приносили письма, я просила ребят немного подождать, давала задание и на несколько минут выходила в коридор. Почтальонша ждала, пока я прочитаю письмо, и вопросительно на меня смотрела. Услышав: «Жив. Здоров», — поздравляла меня и убегала. Войдя в класс, я всегда слышала один вопрос: «Жив?» Услышав ответ, заявляли: «Теперь можно продолжить урок». Почтальоншу я попросила не приносить в класс письмо, когда у меня урок в 5-ом классе, подождать до перемены, если ждать немного, или передать через кого-то. Как я узнала позже, пятиклассники, проведав об этом, расстроились, договорились с почтальоншей о том, чтобы она не боялась приносить мне письма на их урок, что они будут сидеть тихо-тихо.
И вот однажды очень дорогая мне почтальонша стучит в дверь 5-го класса. Из-за шума я даже не услышала обращения ко мне почтальонши. Ребятам было дано задание: сочинить пословицы. И они соперничали во всю. Каждый стремился отвечать. В классе — Содом и Гоморра! Но дети раньше меня увидели сияющее лицо почтальонши… Вдруг в классе мгновенно воцарилась тишина, дети тихо уселись, смиренно сложив на парты руки. Я невольно удивилась, ничего не понимая. И вдруг слышу: «Евдокия Александровна! Не бойтесь, выходите читать письмо, мы посидим тихо!» Я оглянулась и увидела лукаво улыбающуюся почтальоншу. Милые мои пятиклассники! Как я благодарна вам за прекрасное движение души. Вам теперь немного больше семидесяти. Как сложилась ваша жизнь? Находите ли вы сейчас внимание и заботу от окружающих вас людей? Хочется пожелать вам счастья.
Многому научилась я в первый год работы в школе, а самому главному меня научили ученики, поэтому, закончив свой очень долгий педагогический путь, я с особой благодарностью вспоминаю месяцы, прожитые в Прокопьевске, и школу № 8.
Глава 6. Дорога из Прокопьевска до Ленинграда