Наконец, я стою на перроне вокзала в Прокопьевске. Рядом со мной шесть больших фанерных ящиков с книгами. Я собирала их все годы учёбы в Москве. Рядом — небольшой чемодан, в нём старенькое зимнее пальто, свитер, шерстяная юбка (я приобрела её ещё на первую свою получку). Там ещё спортивный бумазейный костюм, подаренным мне родным братом Фимой во время его приезда в Москву в 1940 году, немного белья — всё моё богатство. Стою я, растерянно оглядываясь по сторонам, и думаю: как же я доберусь до школы № 8, куда я направлена на работу? Вокзал быстро опустел, не видно носильщиков, нет транспорта. Вдруг вижу компанию весёлых молодых людей, направляющихся в мою сторону. Их было восемь человек. Как оказалось, они шахтёры, шли домой после ночной смены. Шахты тогда работали круглосуточно; для победы над врагом нужен уголь. Молодые люди окружили меня и начали весёлый разговор. Выяснив, что я учительница, приехала на работу, они удивились моему богатству, вообразив, что в ящиках моё ценное имущество. Узнав, что это книги, ещё больше удивились. Они посоветовали мне идти в гороно и взяли на себя роль носильщиков. Кстати, мои вещи пролежали в гороно три дня, пока я устроилась с жильём.
Мы шли по единственной тогда, широкой, длинной улице Прокопьевска. Город только начинал строиться, и основные его жители обитали в глиняных домишках близлежащих посёлков. По сторонам этой прямой как стрела улицы были выстроены четырёх- или пятиэтажные дома. Зелени не было: ни деревьев, ни кустов, ни газонов. Как я узнала уже после, на прокопьевской земле, пропитанной углем, ничего не росло. Немногие жители имели дальние огороды, и все были удивлены, когда поздней осенью 1941 года эвакуированные донецкие шахтёры, расселённые на окраинах Прокопьевска, преобразили свой район. Домики они оградили штакетниками, покрасили штакетники в зелёный цвет, домики свои побелили, у домиков посадили цветы и овощи. Землю для посадки возили издалека, из леса. Украинские жители не могли жить иначе: они привыкли к буйству красок природы. Я вспоминаю киевские цветущие каштаны и сиреневые кусты на улице. Местные жители восхищались донбасовцами, начали им подражать. Я помню, как в школе мне говорили: «Пойдите и посмотрите, как чудесно устроились украинцы». Но это всё было потом. А пока в сопровождении эскорта молодых, крепких прокопьевских парней, несших на плечах ящики с моим «богатством», я шагала в сторону гороно.
Мы подошли к нужному зданию, один из сопровождавших пошёл на переговоры. Вернулся, очевидно, с завхозом, каким-то пожилым мужчиной. Тот посмотрел на мои вещи, улыбнулся, спросил, что в ящиках, и повёл ребят укладывать мои ценности. Мы простились с ребятами, которых я с благодарностью вспоминаю по сей день, но, по-моему, продолжение знакомства у нас не состоялось. Очевидно, для этих здоровых жизнерадостных добрых ребят сделать доброе дело мимоходом по дороге было нормой, и они этому не придали значения. А может быть, их не привлекала учёная «учителка»? И вот, освобождённая от своего имущества, я сижу в приёмной у зав. гороно.
Народу к нему не очень много, в основном приходили директора школ, все женщины, просить учителей. Большинство учителей были призваны в армию. Меня сразу окружили и стали предлагать работу в центре. Я не помню, сколько было тогда школ в городе, но помню, что мне предлагали работу директора́ школ 1, 3, 5. Это в приёмной. А в это время инспектор взял мои документы и попросил меня подождать вызова к зав. гороно. Вскоре раздался зычный голос заведующего: «Мало ли что её просят директора центральных школ! Туда я ещё могу надеяться найти кого-нибудь из приезжих. А кто пойдёт в школу № 8? Никто! Там уже полтора года нет словесника, а у неё в направлении написано не «в Прокопьевск», а указано: «Прокопьевск, школа спецов № 8». Если она откажется, я могу через суд заставить её пойти туда работать!»
Я слушала этот монолог и наивно удивлялась неожиданной угрозе. Я воображала, что «спецы» — это инженеры, так их называли в годы первых пятилеток, и что школа спецов — это школа детей инженеров. Я думала, что на шахтах инженеров много, и детей их выделили, их дети очень умные, и учителя боятся трудности работы с сними, поэтому не идут туда работать. А я со своим энтузиазмом и свежим запасом знаний столичного ВУЗа рвалась работать с любознательными учениками. Хотя директора уговаривали меня не соглашаться на школу № 8, я, как только меня позвали в кабинет начальника, храбро заявила, представившись: «Я пойду работать только в школу № 8, у меня туда направление. И Вы не имеете права меня направить в другое место». Я помню, как зав. гороно удивлённо поднял брови и в его глазах засверкали весёлые, с хитринкой искорки. «Вот и чудесно. Оформляйтесь».
Несколько человек, стоявших и сидевших в кабинете, с сочувствием и жалостью посмотрели на меня, но промолчали. Оформив меня и подавая мне документы, инспектор сказал: «У вас там в школе молодая, энергичная, строгая директор, но она заботливый человек, она устроит вам жильё и всё остальное. Идите сейчас прямо к ней, к Лидии Николаевне». У меня что-то дрогнуло в сердце. Дело в том, что всю нашу длинную дорогу из Москвы до места работы мы с девочками воображали, какие нас ждут директора. Нас это очень волновало. Это должны были быть наши первые начальники, вершители нашей педагогической судьбы. Я вообразила себе седого доброго старичка, который встретит меня очень ласково, как родную дочь, и проявит обо мне много заботы: устроит меня на хорошую квартиру, даст спокойные, умные классы, поможет в работе. Я за месяц, проведённый в пути, так свыклась со своей мечтой, так ясно представляла своего старичка, как будто была с ним знакома. И вот, я слышу: «Директор — молодая женщина». Первое разочарование. Но ничего не поделаешь.
Узнав дорогу, я направилась в посёлок в двух с половиной километрах от города, где расположена школа № 8. Нашла нужную мне Благовещенскую улицу, остановилась около длинного одноэтажного барака и оглядываюсь в поиске школы. До Прокопьевска я жила только в больших городах: в Киеве, Москве, Баку. Я видела только каменные школы в несколько этажей. Оглядываюсь — вокруг одни бараки. Наконец, спрашиваю идущую мимо женщину: «Скажите, пожалуйста, где тут восьмая школа?» И слышу в ответ: «Так Вы же стоите около неё, это и есть наша школа, только она заперта. Лидия Николаевна дома, у неё только что муж уехал в армию, а сибиряков, знаете, направляют в самые трудные места на передовой, она сильно расстроена. Вы, наверное, новенькая учительница, я Вас вижу первый раз. Идёмте, провожу Вас к директору, это рядом».
Мы заходим в ограду соседнего дома, и передо мной встаёт картина: на широкой веранде сидит крупная, очень красивая заплаканная женщина, она полуодета: в юбке и сорочке. На руках у неё грудной ребёнок, в ногах, упершись головой в её колени, стоит мальчик лет двух. Она смотрит на меня отрешённо. Женщина, проводившая меня, говорит: «Вот, Лидия Николаевна», — и быстро уходит. Я не сразу нашла слова. Рассматриваю женщину. Она высокая, это заметно, даже когда она сидит, полная, цветущая. У неё круглое, но красивое лицо, короткая стрижка, очень густые волосы цвета вороньего крыла, карие глаза красны от слёз. И всё равно от неё веет какой-то грозной силой. За ней, в раскрытой в комнату двери я вижу табуретку. На ней чемодан, к которому подходит маленькая, худенькая старушка с вещами. Оказалось, это мать Лидии Николаевны.
Состоялся диалог. Директор резко спросила: «Чего Вам нужно?» Уже расстроенная, я ответила: «Я приехала из Москвы работать в школе № 8. Меня из гороно послали к Вам». Она крикнула зло, грубо: «К чёрту школу! Я уже не директор! Я сегодня отправила заявление, чтобы меня рассчитали. Уезжаю к маме, в деревню. Вот назначат нового директора — к нему и обращайтесь!» Я в полном смятении: «Но куда же мне идти? Пока вернусь в город, гороно уже будет закрыт, где же мне переночевать?» Лидия Николаевна закричала: «А мне какое дело? Я Вас не звала, не приглашала! Мне вообще на всех плевать! Вот их отца забрали, — показывает на детей, — вряд ли он вернётся из этой мясорубки. Кому дело до меня? Ну и мне на всех плевать! Куда хотите, туда и мотайте!» Ошеломлённая я не нахожу слов, ещё не тронулась с места. Ко мне подходит мать Лидии Николаевны, берёт меня за руку и шепчет: «Идёмте, я отведу Вас к доброй женщине, учительнице географии, у неё переночуете, а там всё образуется. На Лиду не сердитесь, она сейчас сама не своя. Как мужа забрали в армию, она в себя прийти не может». Иду я за матерью Лидии Николаевны и думаю: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…» Хороший, добрый директор меня встретил. Посмотрим, что будет дальше.
Ольга Никифоровна, пожилая учительница географии, встретила меня ласково. Я у неё прожила два дня. Она ввела меня в курс жизни посёлка и раскрыла мне смысл слова «спецы». В нашем посёлке жили спецпереселенцы — раскулаченные и сосланные со всей земли крестьяне. Все, без исключения, они считали себя жертвами ошибок: по их мнению, они все были середняки, несправедливо репрессированные. Жили они без паспортов, ежемесячно должны были отмечаться в милиции, где стояли на учёте. Работали все на шахтах. В армию ни взрослых мужчин, ни молодёжь не брали. Они это переживали очень тяжело.
Коллектив школы до начала войны состоял в основном из учителей-комсомольцев, присланных на работу в Сибирь по особым путёвкам. Все они теперь призваны в армию. К началу учебного года почти нет учителей. Есть одна молоденькая учительница начальных классов, пожилая учительница географии и пожилой биолог. Они тоже из раскулаченных семей, к ним отношение настороженное, им недавно разрешили работать, потому что нет учителей. Ольга Никифоровна не спец. Прибыл молодой математик без семьи, хотя у него есть жена и маленький ребёнок. Он приехал неделю назад и считает, что его не мобилизовали по ошибке и послали на работу, хотя он должен быть на фронте. Он поехал в Новосибирск хлопотать, чтобы его призвали в армию.
Про Лидию Николаевну Ольга Никифоровна говорила с уважением и сочувствием: «Она человек волевой, решительный, дало своё знает отлично, детей любит и всегда умела найти нужное слово и повести их за собой. За ней с охотой шли и в дальние походы, и на городские субботники, и на украшение школы в праздничные дни. Учителя её любили и побаивались. Она слишком самостоятельная, даже мужчины боялись к ней подойти. Замуж она вышла поздно, около 30-ти лет, три года назад. Муж её такой же крупный, здоровый, красивый. Жили они душа в душу. За три года заимели двух детей: сынишку и дочурку. Всё поломала война. У мужа была бро́ня, она не ожидала, что его, ответственного работника на шахтах, отправят на фронт. Это её сломило, она переживает отчаяние, но она опомнится, снова станет собой». Я больше никогда не видела Лидию Николаевну. Она уехала в деревню в день нашей встречи, а к концу учебного года из Прокопьевска навсегда уехала я. Когда вспоминаю Прокопьевск, всегда передо мной встаёт наша встреча, и я думаю о судьбе этой женщины. Она очень боялась гибели мужа, но, к сожалению, в то время это могло случиться. И всё же я надеюсь, что эта женщина нашла в себе силы, мужество и достойно прожила свою жизнь, вырастила хороших детей. Вот только внукам, как и нашим, не повезло…
Ольга Никифоровна, узнав, что у меня нет валенок, тут же сшила мне пимы — валенки из ваты. Разыскала старые галоши сына, засунула в них пимы и радостно мне их преподнесла: «Вот теперь тебе не страшен Дед Мороз. Он у нас лютый!» Ольга Никифоровна была вдова, коренная сибирячка; оба её неженатых сына были на фронте, писем первое время она от них не получала. Она была светлым человеком, излучавшим добро. Всегда вспоминаю её с восторгом и благодарностью.
Вот и 29 августа 1941 года. В школу прибыл новый директор Борис Моисеевич Гуревич. Он, очевидно, в первый день уже выяснил условия, в которых находится школа, а опыта ему было не занимать. Борис Моисеевич был небольшого роста, кругленький, лысый пожилой мужчина, очень подвижный, решительный, властный. Утром он собрал педсовет. Молодой математик Виктор Николаевич, вернувшийся с отказом в его просьбе, сидел мрачный, молчаливый. Мне директор предоставил сразу комнату в школе, послал своего курьера в гороно за моими вещами. А потом сказал мне: «Словесников у нас не было два года, и других — не будет. Вы одна будете вести три 5-ых, два 6-ых, 7-ой «А», два 8-ых, 9-ый и 10-ый классы. Готовьтесь. В 10-ом остановились на теме 9-го класса: «Лирика Некрасова». Вам надо к первому уроку готовить тему «Некрасов о поэте и поэзии». Остальное узнаете у учеников. Берите программу, начинайте с повторения. Устройте своё жильё, купите продукты, об остальном поговорим потом».
У директора была своя пролётка, так мы называли его средство передвижения. Это была извозчичья коляска, в упряжке была одна лошадь, и при ней — старый кучер. Директор жил в городе, очень далеко от школы. У него была молодая жена и двое маленьких детей, которых мы никогда не видели. Он приезжал в школу, когда ещё не было ни одного учителя, а уезжал последним, в глубоких сумерках. Но пролётка целый день куда-то моталась по школьным делам и, видимо, очень выручала нашего неугомонного руководителя. Работу в школе он закрутил уже в первые часы.
Первого сентября 1941 года состоялся торжественный «первый звонок». Насколько мне помнится, это торжество такого названия ещё не имело. За бараком школы была площадка, там выстроились по классам все ученики, собрались все жители посёлка. Директор рассказал о положении на фронте, задачах страны, угольной промышленности, Прокопьевска. В школе было готово расписание, хотя завуча ещё не было. Чистые классы ждали учеников.
Глава 4. Жизнь в Прокопьевске и работа в школе № 8