Итак, утром 1-го сентября 1941 года я начинаю свой первый учебный год в качестве преподавателя русского языка и литературы. Идёт вторая мировая война. Советский Союз насмерть бьётся с фашисткой Германией. Всё в стране изменилось, перевернулось. Из Москвы попав в Прокопьевск, я потеряла связь со всеми родными, друзьями. Всё здесь мне незнакомое, все чужие, кончились деньги, нет никаких удобств, постельных принадлежностей. Я ведь приехала из студенческого общежития, а не из дома. Из продуктов я сумела достать только немного хлеба и молока. Нагрузка у меня огромная: 10 классов, две смены, уроки каждый день. В школе нет библиотеки. Надежда только на собственные студенческие конспекты и вузовские учебники.
Я ещё не видела своих учеников. Директор пожалел меня: в первый день он дал мне только пять уроков. Три в первой смене и два во второй. Первый урок у меня в 10-ом классе. Я готовилась всю ночь. Особенно боялась десятиклассников. Нужно подготовить тему о взглядах Некрасова на роль в обществе поэта и поэзии. А мне так хочется показать ученикам, какая я учёная, как я хорошо знаю историю литературы, сразу завоевать авторитет достойной учительницы. Я написала конспект, включила туда взгляды на роль поэта и поэзии Ломоносова, Державина, Пушкина, Лермонтова, только потом Некрасова. Включила много специальных терминов по истории литературы. До утра зубрила наизусть конспект. Я считала, что первый урок, да ещё в выпускном классе, должен решить мою судьбу учительницы. И он решил, но, увы… не так, как мне мечталось.
Вот закончилась торжественная линейка, прозвенел звонок на первый урок. Дети разошлись по классам. Немногочисленный отряд учителей разобрал временные журналы. Мы пожелали друг другу удачного учебного года и разошлись по классам. Я остановилась перед дверью 10-го класса. Решила быть смелой, вести урок по-боевому. Открываю дверь и слышу грохот откинутых половинок крышек парт, вижу вскочивших ребят, готовых меня приветствовать. А я забыла, что ученики встают при входе учителя. Я вздрогнула, остановилась в дверях и посмотрела снизу вверх на учеников-великанов. Их было 19: 11 юношей и 8 девушек. Все они были высокие, крепкие, мне они вообще показались огромными, я перед ними была пушинкой; что-то внутри у меня оборвалось от страха. После паузы я взяла себя в руки, поздоровалась, подошла к столу и начала перекличку. Мы с взаимным откровенным любопытством рассматривали друг друга. Я начала урок. Дети сидели тихо. Я не заметила, как урок кончился, прозвенел звонок на перемену. Позабыв задать задание, я вышла в коридор.
Я стою несколько минут, приходя в себя. Мне кажется: я хорошо подготовилась и точно пересказала содержание конспекта. А сейчас надо идти в 7-ой «А» класс. Там русский язык. Надо переключаться. Недалеко от меня собрался весь 10-ый класс. Они что-то тихо, но горячо обсуждают, смотрят на меня, о чём-то договариваются. Вдруг отделяются от группы учащихся несколько человек и решительно подходят ко мне. Один ученик спрашивает: «Можно с Вами поговорить, Евдокия Александровна?» Я отвечаю: «Конечно, ребята». Я уже окружена плотным кольцом всего 10-го класса. И один ученик мне говорит: «Евдокия Александровна, мы не поняли ни одного слова из того, о чём Вы нам рассказывали». Длительная пауза.
Я до сих пор не знаю, что меня осенило, может быть, какое-то шестое чувство, врождённые задатки педагога. В воцарившейся тишине я как-то непроизвольно произнесла тихо, по-доброму, с улыбкой: «Спасибо, дорогие ребята, я до конца жизни не забуду вас. Спасибо, что вы не сплетничали за моей спиной, никому не жаловались, не смеялись надо мной. Вы так тихо слушали меня, видно, очень старались меня понять. Вы непременно будете меня понимать. Вы научите меня этому. Договорились, ребята?» — «Да, да, конечно!» — хором ответили мои первые ученики. Когда я вошла в учительскую поменять журнал, ко мне подошла Ольга Фёдоровна. Она всё видела, слышала и радостно мне сказала: «Молодец, из тебя выйдет настоящая учительница, лучше ответить нельзя было». В 7-ой класс я шла уже в хорошем настроении, но я уже знала: главное — чтобы тебя понимали ученики. С этого дня началась у меня особая дружба с 10-ым классом.
А вот цитата из моего письма Рудольфу от 27 февраля 1942 года. «Если бы только видел моих десятиклассников, ты бы удивился. Орлы или гренадёры! Я уже не знаю, как их назвать. Как ребята, так и девчата, как на подбор — рослые, хотя им по 16–17 лет, а на вид можно дать по 22–25. Я уже привыкла к тому, что мне часто приходится поднимать голову, чтобы выслушать ответ одного из великанов. Особенно выделяется, как гигант, Витя Шкредов, он еле влезает в дверь». До меня в школе преподавала выпускница харьковского университета. Она очень интересно, живо пересказывала ученикам содержание изучаемых произведений, а потом диктовала краткие конспекты, которые они выучивали.
И это не случайно, ведь ни в школе, ни в посёлке не было библиотеки, и дети не привыкли читать художественные произведения, обдумывать и обсуждать их. У меня были все программные произведения. Я предложила ребятам вечерами собираться в учительской всем классом на читки-беседы. Это вошло у нас в привычку. За первое учебное полугодие мы прочитали программные произведения Некрасова, Тургенева, Чернышевского, «Войну и мир» Л. Толстого с некоторыми сокращениями. Я отбирала отдельные сцены, готовилась к комментариям. Читки дети очень полюбили, некоторые записались в городе в библиотеку и начали входить во вкус чтения. Эти читки изменили отношение учащихся и к самому предмету, изменили ход уроков. Им приохотилось думать над текстом, делать выводы, самостоятельно работать.
Особенно запомнились мне три эпизода из моей работы. Так как я вела все классы, а вечерами часа два читала книги десятиклассникам, готовиться мне приходилось по ночам. Однажды директор заявил, что все учителя должны быть в семь часов вечера на совещании в горкоме. Это было в сентябре 1941 года. Я растерялась и попросила у директора разрешения остаться, так как я не успею подготовиться к урокам. Но директор был неумолим. Совещание затянулось, вернулись мы с учителями около полуночи. Усталая я заснула, к урокам подготовиться не успела, лишь поспешно записала поурочные планы. На первый мой урок в 8-ом классе впервые явился директор. Он сел на последнюю парту, раскрыл «кондуит» и со строгим видом приготовился записывать замечания по моему уроку. Тема: «Биография Пушкина, лицейские годы».
Во мне всё бушевало от возмущения. Я же предупредила, что подготовиться не успею, а он пришёл наслаждаться моим провалом?! Не будет этого! Я отложила в сторону тетрадь, книгу и весь урок рассказывала детям, что знала, помнила, читала наизусть стихи Пушкина, всё, что было об этом периоде в моей памяти. Я даже не успела подвести итог, закрепить тему, дать задание. Только сказала: «Продолжим на следующем уроке». Через пару дней состоялся педсовет, на котором директор обо мне сказал следующее: «Я хотел проверить, что будет делать начинающая учительница на уроке, когда не успела к нему подготовиться. Я пошёл к Евдокии Александровне на урок, зная, что она не готова. Я понял, что она приехала с хорошим запасом знаний по предмету, умеет держаться в классе и обладает даром речи. Я уверен: из неё выйдет хороший педагог». Эта оценка директора произвела впечатление на учителей и вселила в меня веру в свои силы. Я ещё раз убедилась, каким опытным директором был Борис Моисеевич. Но однажды у меня произошёл с ним конфликт.
Как-то раз в наш буфет привезли двадцать килограммов кулебяк. (Это были пироги с капустой.) В это время все голодали, буфет не работал. Детей было нечем кормить. И вдруг — КУЛЕБЯКИ!!! По сто граммов пирога давали самым бедным детям, вручали пришедшим матерям. Каждая мать заворачивала в бумагу этот драгоценный кусочек и, неся его перед собой, шла домой. Я случайно оказалась свидетельницей этой картины и вскоре убежала, боясь расплакаться. Мне было больно смотреть на этих матерей, а ещё больней было думать о детях, кому и этих крох не досталось. Неожиданно я наткнулась на директорского кучера, который нёс, на ходу заворачивая в бумагу, огромный кусок пирога, килограмма в два. Я с удивлением спросила: «Куда Вы несёте этот пирог?» Он спокойно ответил: «Домой к директору, для его детей». Я задохнулась от возмущения. Ворвалась в кабинет к директору и устроила ему скандал, грозила пожаловаться в горком партии. Он реагировал довольно спокойно, иронизировал и уверял меня, что пожаловаться я не посмею, если не хочу потерять работу. В этот же день я ворвалась в кабинет к первому секретарю горкома. Я не помню, что я говорила, я рыдала, он меня успокаивал. Не знаю, что было между ним и директором, но директор никогда меня не упрекнул за мою жалобу на него, не изменил своего доброжелательного отношения ко мне. Более того, он пошёл по моей просьбе на такой педагогический эксперимент, на который мало кто согласился бы из всех директоров, с которыми меня столкнула жизнь.
Окончание главы