Как внезапно, в одно мгновение она изменила жизнь каждого человека, народа страны, мира! Всё перевернулось в одночасье: и быт, и планы, и надежды, и мечты.
А ведь мы знали, что эта война предстоит неизбежно. Нам объясняли это с юношеских наших лет, внушали, готовили к ней. Почти все юноши и девушки Советского Союза сдали нормы ГТО (будь готов к труду и обороне), были Ворошиловскими стрелками. Некоторые овладели парашютным спортом, девушки проходили подготовку санитарок. А главное: мы все морально были подготовлены насмерть стоять за свою единственную в мире Социалистическую Родину, за тот благословенный островок в бушующем капиталистическом океане, который был маяком для трудящейся планеты.
И мы знали, что главный наш враг — фашизм.
Это всё было глубоко в нашем сознании, но это совершенно не определяло порядок нашей ежедневной жизни, нашей конкретной жизни, наши конкретные планы.
Да, это где-то, когда-то нас ждёт, а сейчас... я заканчиваю пединститут, мы с Рудольфом должны пожениться. Он заканчивает физмат Азербайджанского Государственного Университета. Всё очень определённо, радостно впереди. И к этому радостному ближайшему будущему осталось несколько дней. Вот уже отлично сданы два первых госэкзамена. Уже осталось всего два. А вот завтра, 23 июня 1941 года мы сдаём третий государственный экзамен — русскую литературу. Любимый предмет! Я к нему готова, надо только просмотреть записи, повторить даты, основные проблемы. А пока сегодня, в воскресенье, 22 июня 41 года можно отдохнуть, дольше поспать.
И вот — 12 часов дня. Мы с девушками, с которыми я живу в одной комнате на Стромынке в Сокольниках, идём в нашу столовую обедать. Мы сегодня проспали, не завтракали, нам очень хочется есть. Сегодня можно позволить себе особую роскошь — обед за 5 рублей: украинский борщ, биточки или рагу с картофельным пюре, компот. Огромная наша столовая растянута в форме прямоугольника, и размещаются за столиками человек примерно 300. Самообслуживания ещё не было. Нам достались места в конце зала, и мы терпеливо ждём, когда нас обслужат. А пока мы беспечно о чём-то говорим, смеёмся. Но что-то долго никто из кухни не выходит, в зале не видно ни одной официантки. В чём дело? Мы замечаем ещё одно странное явление. У входа в столовую стоит приёмник, идёт какая-то передача, но нам не слышно, о чём говорят. Однако что происходит с людьми? Впереди сидящие по одному, два, три человека подходят к приёмнику, прислушиваются, взмахивают руками, что-то кричат и… убегают. Наконец и мы решили узнать, о чём передача. В зале уже осталось мало народу, и мы подходим к приёмнику. Я слышу слова: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Это заключительные слова обращения Молотова к народу. Кругом шёпот ужаса: «Война, фашисты напали, уже бомбили Минск, с 4-х часов утра идут бои по всей границе».
Мы бежим в свою комнату, там, уткнувшись в подушку, рыдает Софа. Её отец военврач, их часть стоит в Вильнюсе. Он еврей. Его фашисты не пощадят и как коммуниста, и как еврея. Она в отчаянии кричит: «Я никогда не увижу отца!» Мы, как можем, утешаем её. Мы ещё мало что соображаем, но чувствуем: вот она, война, первое горе, в первую минуту, когда мы узнали, что идёт война.
Что делать? Бежимте в институт!
В нашем общежитии жили студенты гуманитарных ВУЗов Москвы: МГУ, МИФЛИ, Пединститут им. Ленина. В нашей комнате жили студентки геофака МГУ. Только я была из пединститута.
Прибегаю в институт. Во дворе уже много народу. Нам объявляют: «Помогите перевезти вещи института в школу № …». Нас распределяют по группам. Я в химлаборатории гружу какие-то картонные ящики, несу на грузовик. Мы работаем долго, и возвращаюсь я в общежитие к вечеру. Нам велели приходить в здание института завтра утром: ещё много вещей надо перевозить, институт надо освободить под мобилизационный пункт. Подходя к общежитию, я вижу необычную картину: на грузовики залезают со своими чемоданчиками, рюкзаками студентки. Кругом ходят и распоряжаются военные. С машины кто-то мне кричит: «Беги скорее в свою комнату, уже переселяют ваш третий этаж». Наше общежитие — огромное здание, построенное, по рассказам, ещё при Екатерине II как богадельня. Здание четырёхугольное, внутри двора сад, широкие аллеи со скамейками, на которых мы, студенты просиживали долгие часы в тёплое время. Там мы зубрили свои лекции, встречались с друзьями, назначали свидания. В середине сада — маленькая часовня. Она была заколочена, мы никогда не задумывались о том, как она используется. Все мы были убеждёнными атеистами, прошедшими в отрочестве период «воинствующих безбожников». Поэтому мы даже не замечали до этого дня эту часовенку. Зато я хорошо её запомнила 22 июня 1941 года.
Когда я влетела в комнату, наши девочки (нас было 8 человек) уже лихорадочно укладывали вещи, некоторые уже уложили свои скудные пожитки и, стоя у окна, смотрели в сад. У девочек, молча стоявших у окна, по щекам текли слёзы. Я подошла к окну, и передо мной открылась необыкновенная картина: всё пространство сада было заполнено летящими белыми листами бумаги, ветер разметал их и, казалось, несметные стаи голубей налетели на наш сад. Это юноши, которых уже ждал военкомат, рвали свои конспекты, учебники и выбрасывали с окон всех четырёх этажей. Но я взглянула вниз. Из нашего окна был виден боковой угол часовенки, и около часовни стояла длинная очередь. Подруга прошептала мне: «Ребята получили повестки, им велели сдать свои вещи в часовню. Получат их после войны». Мы не могли разглядеть лиц юношей, стоявших в длинной очереди со своими чемоданчиками, мы только видели их странные позы: никто не кричал, не разговаривал громко, не жестикулировал, они стояли молча, многие, опустив голову, глубоко задумавшись, некоторые тихо переговаривались. Да, им было о чём задуматься. Вернутся ли они когда-нибудь за своими вещами? Увидятся ли со своими родными, живущими на необъятных просторах нашей огромной Родины? Как родные встретили войну? Что со всеми нами будет? Да мало ли о чём думали эти славные ребята?
Я много позже узнала, что за вещами почти никто не вернулся. Многие погибли, другим уже было не до бедных студенческих вещичек, а кто пришёл за вещами, то привела их к этой часовенке память о дорогих сердцу вещах: о любимых книгах, о письмах родных, друзей и подруг, о начатых работах, подарках товарищей, которых уже нет. Но тогда нам думать некогда было. В дверях уже стояли комендант, наша уборщица, какой-то военный. Они нам сообщили номер грузовика и номер школы, куда нас переселяют. Наше общежитие тоже становится мобилизационным пунктом. Сердобольная пожилая уборщица посоветовала: «Напишите свои адреса, может, кто-то вас будет разыскивать. Там ребята уже раздобыли клей, и все стены здания обклеены записками». Я не стала писать. Ах, как я об этом потом пожалела. Много позже я узнала, что через несколько дней мобилизованный в армию Рудольф стоял у стен нашего общежития и торопливо перечитывал по много раз эти объявления, лихорадочно отыскивая мой адрес. 8 дней мы были вместе в Москве, пока он не попал по распределению в город Молотов, в артиллерийское училище. Ни в институте, ни в общежитии он не мог меня разыскать и, к счастью, перед отъездом забежал в Наркомат Просвещения и узнал адрес моего назначения: город Прокопьевск, школа № 8.
Не скоро, ох, как не скоро соединилась оборванная цепочка нашей связи. Но об этом потом. А пока нас везли по вечерней Москве в школу, номер которой я тоже не запомнила, помню, что рядом был институт ЦАГИ. Помню, что составили график нашего дежурства на крыше нашей школы, чтобы сбрасывать зажигалки (зажигательные бомбы), если фашисты будут бомбить. Их не ждали в Москве, и этот график составлялся заранее и на всякий случай. Но в ночь с 22 на 23 июля, ровно через месяц, Москву уже бомбили. И в ночь с 23 на 24 июля — тоже бомбили, а 24 июля 1941 года в 7 часов вечера, под грохот очередной бомбёжки поезд мчал меня из Москвы навстречу новой жизни. На вокзале перед отъездом, ещё до начала бомбёжки, в маленьком киоске я купила на память книжку — «Гамлет» Шекспира в переводе Бориса Пастернака. Это было свежее издание, подписанное к печати 11.04.1941 года. Этой бесценной сейчас реликвии тогда цена была 2 рубля 75 копеек. По тем временам книга была дорогая. Она у меня хранится по сей день. Мне её привезла в Москву вместе с несколькими моими вещами завуч школы № 8 города Прокопьевска, которая в 1943 году вернулась из эвакуации. Но до этого многое произошло...
Итак... утро 23 июня 1941 года.
Я спешу в институт. Нас, выпускников приглашают в актовый зал. Огромный зал пуст. Скамейки-кресла уже вывезены. В разных концах зала длинные столы. Слева, у дверей за столом сидит военный, у этого стола толпятся наши пожилые преподаватели, доценты, профессора. Они добровольно записываются в ополчения. Они уже не призывного возраста, больные, прошедшие сложную дорогу жизни, почти все — коммунисты, участники революции, гражданской войны. Большинство из них погибли вскоре при обороне Москвы. Мне рассказывали, что доцент Утевский погиб под танком под Москвой. Я вспоминаю его грузную фигуру, отекшее лицо с мешками под глазами, седую шевелюру. Много лет спустя, вспоминая эту группу добровольцев, я подумала: в те дни было совершено много ошибок от растерянности, неподготовленности, непродуманности. Надо было сохранить этот золотой фонд научной советской интеллигенции. Какие это были прекрасные просветители! Они ничего не могли изменить в ходе войны, они могли только мужественно погибнуть.
Но тогда, войдя в зал, здороваясь с ними, я трепетала от преклонения перед их мужеством, патриотизмом, верностью идеалам. От того, что они поступали так, как учили нас.
Я пошла в дальний угол зала, где за длинным столом сидело несколько представителей наркомата просвещения. На столе лежали наши дипломы (диплом я провезла с собой через все годы войны, не расставаясь с ним). Нам выдали дипломы и направления на работу. Наши дипломы работники института заполняли всю ночь, оценки по предметам государственных экзаменов, которые мы не успели сдать, нам поставили по годовым ведомостям. С дипломом я получила направление на работу преподавателем русского языка и литературы в школу спецов № 8 города Прокопьевска Новосибирской области (ныне — Кемеровской).
Глава 2. От 22 июня 1941 года до приезда в Прокопьевск