Постепенно приезжали эвакуированные, в том числе и учителя. Меня понемногу разгружали. Был один очень тяжёлый 7-ой «Б» класс, мне его сразу не дали, а вела его местная учительница начальных классов. Я сначала и не разобралась, в чём дело. Оказывается, это был хулиганский класс, ученики не занимались, срывали уроки. На меня были злы, считая, что я их брать не захотела. А я была так заморочена огромной нагрузкой, подготовкой, беспокойством из-за отсутствия писем от родных, трудностями быта, я даже не помнила о существовании этого класса. Но вот, новая очень старенькая учительница Елизавета Ивановна Карасёва меня немного разгрузила. Ей же дали и этот 7-ой «Б» класс.
В те годы седьмые классы были выпускными. Они заканчивали обязательное неполное образование. Прошло несколько месяцев. Елизавета Ивановна заболела, кажется, воспалением лёгких, во всяком случае, ожидалось долгое её отсутствие. После моего очередного урока в 7-ом «А» классе завуч подходит ко мне с просьбой: «Зайдите сейчас в 7-ой «Б», замените Елизавету Ивановну». Я храбро отвечаю ей: «Пожалуйста». Меня немного насторожили напряжённые взгляды учителей, но никто ничего мне не сказал. Староста класса узнал, что я к ним приду, и побежал предупреждать класс. Урок мне класс сорвал. Всё было довольно мерзко. Каждое моё слово сопровождалось нахальной репликой, смешками. Я пробовала по-хорошему навести контакт. Безуспешно. Но я знала, что выпускать этот класс придётся мне. Елизавета Ивановна заболела надолго, учительница начальных классов от них отказалась: не справлялась ни с программой, ни с классом…
Тогда я решилась на эксперимент. Прошло минут 25 с начала урока, а я его фактически не могла начать. Я сказала: «Довести вас до конца некому, кроме меня; я ухожу; больше я к вам не приду. 7-ой «А» кончит школу, а весь ваш класс останется на второй год. Прощайте». Я вышла, сразу пошла к директору, всё ему рассказала и попросила: «Поддержите меня, разрешите мне две недели не заходить в класс, я потом дополнительно с ними позанимаюсь, сколько нужно будет, но пусть они добиваются моего прощения, наказывайте их, как хотите». И он согласился! Две недели вся школа волновалась: чем всё кончится. Ребята этого класса привыкли, что им всё сходило с рук, с ними не справлялись, их из класса в класс переводили без знаний, надеясь наконец выпустить и избавиться от них. В 8-ой класс могли их не принять. Они первый раз встретились с перспективой застрять в надоевшей школе ещё на год, да ещё с необходимостью учить уроки. Прошло несколько дней, я к ним не иду, директор и завуч заявляют, что всё зависит от меня.
Начали приходить извиняться делегации, потом весь класс, потом зачинщики. Было родительское собрание, педсовет по этому вопросу. Все меня поддержали. Вся школа дразнила этот класс: «Второгодники, второгодники!..» Кончалась вторая неделя. Сами ученики и непосвящённые учителя уже поверили, что провинившиеся останутся на второй год. Через классного руководителя подсказали им: «Напишите общее и индивидуальные обязательства выполнять все требования Евдокии Александровны и всех учителей». По их просьбе пришли в класс директор и завуч, «упросили» прийти меня, коллективно просили у меня извинения. Я согласилась с условием, что на них никто не будет жаловаться. Через две недели я вошла в класс. Мы никогда не вспоминали об этом конфликте. Дети вели себя великолепно, на них не жаловались и другие учителя. Все поняли, что безобразное поведение терпеть нельзя. Вспоминая этот поучительный эпизод, я снова и снова испытываю восхищение перед Борисом Моисеевичем и очень ему благодарна. Да, он был не только опытным, но и сильным человеком.
Со второго полугодия приехавшие учителя меня ещё разгрузили, и я стала посещать в городе вечерние добровольные курсы медсестёр при обществе Красного Креста. Я стремилась на фронт. Но с 10-ым классом я продолжала работать с особым удовольствием. Никогда не забуду, как со своим любимым 10-ым классом я изучала «Поднятую целину» Шолохова. Много чепухи сейчас болтают и пишут об этом замечательном произведении. Но то, что я пережила и наблюдала со своими учениками, убедило меня в гениальности Шолохова. Не имеет значения, кто и как политически оценивает коллективизацию и репрессии. Суть в том, что писатель потрясающе обобщил и классически отобразил этот очень сложный исторический период нашей жизни. С десятиклассниками мы жили душа в душу, и я много раз убеждалась, как болезненно они переживают свой статус — «дети раскулаченных кулаков». В какое отчаяние они приходили, когда их старших братьев, достигших призывного возраста, не брали в армию. Даже в тяжёлое, военное время! Я очень переживала, думая, как я буду с ними разбирать роман. Бередить им душу? Мне было их очень жаль.
И я сказала: «Ребята, уже конец года, вы должны проверить себя, показать умение работать самостоятельно. Все уроки по Шолохову будете вести сами. Я раздам темы докладов, каждый выберет тему, над которой будет работать, сдаст мне работу в письменном виде, а в классе сделаете краткое сообщение или доклад». Ребята предложение приняли с энтузиазмом. Эти необыкновенные уроки мне никогда не забыть. Прежде всего, каждый докладчик сначала сообщал, что их семья — случайная жертва, что они не кулаки, а середняки. А дальше шла аналогия событий, описанных в романе, с событиями, происходившими в их селе. Я помню, как девочка рассказывала: «Папа вёл лошадь в колхоз, а мама тащила её за хвост назад; то же происходило и с коровами». Сцены раскулачивания так напоминали всё, что было с ними, что каждый уверял, будто Гремячий Лог — это именно их село. Там находился и дед Щукарь. Все отмечали неповторимый колорит языка, тонкий юмор. Учебников у ребят не было, я исключила своё участие и радовалась умению ребят подмечать всё характерное в романе. Да, Шолохов рассказал правду жизни, и это подтвердили искренние юные, ещё не научившиеся лукавить и приспосабливаться, участники событий.
Роман горячо обсуждался дома. Родители вспоминали подробности, которые не могли знать тогда ещё маленькие их дети. Всё подтверждало гениальное обобщение жизни автором. Шолоховым ещё не была написана вторая часть романа. Шла война. И я дала ученикам тему сочинения: «Герои «Поднятой целины» в дни Отечественной войны». Мы договорились, что сочинения отправим Шолохову. Сочинения были потрясающими… Главное — ребята поняли суть характеров героев и поручили им дела, соответствующие времени и сущности их личностей. Я помню сочинение, в котором описывается встреча раненного политрука Давыдова с руководительницей молочной фермы Лушкой. Сцена встречи описана так лирично и правдиво, что верилось в её реальность. В 1941 году ещё не развернулось партизанское движение, но ребята уже определили Нагульному роль партизанского вожака; и, конечно, поваром в партизанском отряде был балагур дед Щукарь. К сожалению, послать сочинения писателю нам не пришлось. По мобилизации Новосибирского обкома КПСС я, как военная медсестра, срочно выехала в блокадный Ленинград. Жизнь сложилась так, что, пережив блокаду, в Прокопьевск я больше не попала.
В комнатушке, где был маленький столик, деревянный настил для постели, по углам стояли пять ящиков привезенных мной книг. Нужную книгу приходилось с трудом отыскивать, а вела я 10 классов в две смены. В школе не было библиотеки, а у учеников не было учебников. Все мы голодали. Учителям стали выдавать талоны на обед. В городскую столовую я попадала к семи часам вечера. Приходилось ходить по снегу, в холод, в моём не очень тёплом пальто и в подаренных пимах. Шагать приходилось четыре километра. Каждый день мы получали только порцию «щей» (это была тарелка тёплой грязной воды, в которой плавали несколько кусочков нарезанной ломтиками капусты) и кусочек чёрного хлеба. Уходила я из столовой ещё более голодной, чем приходила, с отвращением вспоминая щи, похожие на воду, в которой помыли грязную посуду… Удивление вызывала наша бойкая официантка, высокая, полная, цветущая девушка, эвакуированная из западной Украины. Она так быстро и весело разносила нашу бурду, что, глядя на её розовые щёки, я невольно думала: недостающие во щах капусту, картошку и морковь, наверное, съедает она. О мясе, моркови, свёкле мы вообще забыли. Питалась я в основном хлебом, молоко удавалось доставать редко.
Всё своё время я отдавала детям, а часть ночи уходила на подготовку к урокам. В выходные дни и в каникулы учителя и старшеклассники работали на шахтах, на погрузке добытого угля на машины. У каждого была норма выработки. Но мои десятиклассники, жалея меня, работали за меня, только просили в перерыв читать им книги. Я старалась подбирать для этих чтений самые увлекательные рассказы. Периодами бригады мальчиков и девочек отправлялись в сёла собирать тёплые вещи для фронтовиков. Мне, как кандидату партии, поручали бригаду мальчиков. Считалось, что с ними работать труднее. Сельчане отдавали лыжи, тёплые шапки, носки, перчатки, шарфы. Всё это потом в школе мы упаковывали в посылки и с письмами отправляли на фронт. По ответным благодарным письмам мы узнавали, что вещи попадали партизанам.
Месяца через четыре моя жизнь начала меняться. В школу пришли две учительницы. Одна стала завучем и взяла только два класса, а вторая, очень старенькая, тоже взяла два класса. Мне уже стало и жить, и работать легче. Самым радостным было восстановление связи с родными и с Рудольфом. Вот тогда у меня изменились жизненные планы. Мечтая о счастливой жизни с любимым человеком после войны, я твёрдо решила участвовать в приближении победы не в далёком тылу, а на фронте. В Прокопьевске начали работать два госпиталя для тяжело раненых бойцов, которых привозили с разных фронтов. Мы с учениками часто их навещали. В палатах, где собирали выздоравливающих больных, мы устраивали самодеятельные концерты, а к лежачим больным ходили девочки, они читали им письма от родных, друзей и от разных незнакомых людей, старавшихся утешить героев. Чаще всего боец диктовал ответ. Я узнала, что в городе были организованы краткосрочные курсы пулемётчиков и медсестёр. Выбирать не приходилось. Не учиться же убивать людей, их и так много гибло. Надо спасать, лечить, возвращать к жизни бойцов. Появившиеся несколько свободных часов я посвятила учёбе на курсах медсестёр.
Вечерами, в холод, мне очень трудно было ходить далеко в город на курсы. В это время директор на пролётке отправлялся домой, в город; я просила его подвозить меня. Он отказывал и сердито говорил: «Я не хочу, чтобы ты уезжала. На фронте и без тебя людей много, а здесь не хватает работников. Ты скоро не выдержишь без привычки бродить по вечерам в морозы, скоро начнутся сильные холода, лучше бросай свою затею». Действительно, мучительно было возвращаться ночью, особенно в безлунные ночи. Я часто проваливалась с утоптанной дорожки в снег, иногда очень глубоко. Промокала, замерзала, плакала, не могла выбраться на дорожку. Кричала, чтобы вызвать кого-либо на помощь. Иногда меня выручал военный, возвращавшийся из госпиталя, он освещал меня фонариком, помогал выйти на дорожку, подбадривал, провожал до школы и убеждал крепиться, не ныть. Попадались разные военные, но в этих обстоятельствах все они вели себя одинаково.
Переодевшись в своей комнате, немного успокоившись, я уходила в учительскую согреться и подготовиться к урокам. Уборщица всю ночь топила углём печи в учительской и в классах, чтобы утром можно было заниматься. Утром, узнав от уборщицы о моих ночных приключениях, учителя меня спрашивали: «Ну как, больше не пойдёшь на курсы, они же добровольные?» Во мне вспыхивало упорство, и я заявляла: «Пойду, окончу курсы, поеду на фронт». Только семидесятипятилетняя Елизавета Ивановна Карасёва обнимала меня, целовала и подбадривала: «Молодец, в твоём возрасте я бы так же поступила». Весной стало легче, и вот в мае я окончила курсы. Всех девушек, учившихся с нами, скоро отправили на фронт, не вызывали только учительниц, нас было двое. Наконец, я пошла в военкомат выяснять, почему нас не мобилизуют. Мне ответили: «Ваш директор каждый день приходит упрашивать нас». Он умоляет: «Не трогайте моих учительниц Добкину и Рогозину, у меня в школе некому будет работать!»
И вот настали летние каникулы. Нас с учениками направили на работу в соседний колхоз, где остались только старики, женщины и дети. Я — с бригадой мальчиков. Мальчики трогательно меня убеждали: «Евдокия Александровна, не беспокойтесь о том, что Вы будете одна женщина среди нас. Мы всё обустроим так, что вам будет удобно и легко. Но ехать с ребятами мне не пришлось. Меня ждала дорога в блокадный Ленинград.
Глава 5. Прочтите письмо, а мы посидим тихо