М о н п а н с ь е

За горизонт

31 Июл 2008, 18:02

Я сейчас не половинка ничего. Со мной нельзя играть, со мной нельзя строить. Я сейчас разрушение и разложение в чистом виде. Я не могу сейчас написать ничего, что можно было бы читать. В таком состоянии надо запрещать писать вообще. Ведь настроение подобно огню или чуме (в зависимости от знака). Им можно делиться, только когда ты-огонь, не потеряв ничего, можешь осветить жизнь другого. Но сейчас я чума – зараза, которая может передаться другим не облегчив жизнь себе. Это непорядочно. Поэтому предупреждаю – не читайте. И подходить ко мне нельзя.
Душа полна обид и мучительных рассказов о том, какие люди «плохие» - не по отношению ко мне, а вообще. Мои недостатки такие же мучительные и я их тоже вижу, но к ним я видимо привыкла, а потому не ужасаюсь. Коломбина обессилено прислонилась к стеклянному куполу, под которым клубочком свернулась я и ворчу свои злобные истории и точу свои мелкие но острые зубки. Я сейчас Неколомбина, я вообще не знаю кто.
- Тук, тук, - скучным голосом говорит Коломбина, - глупо сидеть там и злиться на весь мир
- уйди, мешаешь, - так же скучно отвечаю я. Я не злюсь. Мне все равно.
- Чему мешаю? Ты ведь не делаешь ничего, - пытается усовестить Коломбина
- Ты заставляешь меня разговаривать с тобой. Значит мешаешь ничего не делать. В твоей музыкальной коллекции есть музыка-дыра? Нет? Я так и знала!…
Коломбине иногда удавалось вернуть меня в чувство, но не теперь. Я чувствую, что это надолго. Все мои состояния бывают только «навсегда». Счастье навсегда! Радость навсегда, Любовь. А иного не надо. Зато теперь равнодушие навсегда.

Я хочу встать, взять узелок и пойти по дороге прямо,
сворачивать туда, куда потянет пустота,
скорость будут диктовать ноги,
ничто не заставит меня сменить темп.
Я не могу захотеть есть,
в крайнем случае буду попутно общипывать листья с лип и берез.
Если на пути встретится гора, я начну ее обходить,
если пропасть – спрыгну,
приземлюсь и дальше пойду с той же скоростью.
Переломы ног ничего не изменят,
боль тоже –
хотя может быть мне сейчас нужна боль,
хотя бы хоть что-то почувствовать.
Но боль только отупляет еще больше.
Я знаю, я помню.

Не надо боли, - вопит за стенкой пузыря Коломбина, это пройдет, а то что будет потеряно из-за твоего равнодушия уже не вернешь.

Мальчик воодушевленно готовится читать стихотворение, начинает «Мой дедушка военный». Бабушка сидит к нему спиной, листая журнальчик. Вторая строка тонет в ее крике «Сереж! Глянь! У нас ведь точно такой же минитрактор, как в журнале!»
Кто-то одергивает бабушку, она довольно хихикает и с умилением произносит «Я прямо как маленькая» Мальчик краснеет и начинает снова. Голос уже не такой уверенный: «Мой дедушка – военный!»
- А я сегодня такой пирог испекла! Вы такого в жизни не пробовали. Мало таких хозяек как я!, - гордо говорит бабушка. Мальчик опять замолкает.
- Давай сначала, - ободряюще говорит ему чей-то голос. Человек садится к бабушке ближе. Теперь он тоже не может слушать, потому что занят тем, что шикает на бабушку. А та подпрыгивает, как чайник на раскаленной плите, и хочет опять что-то выплеснуть.
Тихим, дрожащим голосом мальчик скороговоркой успевает прочесть свое стихотворение и поднимает глаза на присутствующих. Бабушка успевает среагировать первой. «Нууууу! Какой молодец! Все в рифму! Все? А теперь пойдем чай пить! Ой, а то всю задницу отсидели уж»

Глупая бабушка, растерянный мальчик, я хочу оставить вас за горизонтом, прекратите мучить меня этой своей историей. У меня нет больше сил и желания подходить и говорить, когда все разошлись «Дай прочитать открытку. Там у тебя кажется были интересные строки, неординарные». А ведь и вправду были, но никто их не услышал. Мальчик рад даже такому вниманию, но все равно чувствует мою ложь и снисхождение. Черт бы его побрал. На фиг! На фиг! Все за горизонт!

Ветеран, приглашенный в школу, долго рассказывает школьникам, как он обучал молодых артиллеристов и отправлял на фронт. Все полегли, никого из них в живых не осталось. Но, - хитро прищуривается дед, - я старался остаться при училище, - оно было в тылу, и потому я сумел остаться в живых. Он гордо осматривает присутствующих.
Рассказ долгий. Ветеран воодушевляется. «А кто я был? Мальчишка! 23 года, а тут такая должность. Въезжаю в город, и все ко мне. Я! Я – главный человек в городе. Выходим как-то с другом на гулянье в парк местный. Девчонки вокруг. Говорю ему «Выбирай любую, ни одна не откажет. Не посмеет!». Вооот какой большой человек я тогда был. Ветеран расчувствовался, прослезился.
Дети к счастью не слушают, одна из мам, которая привела деда, прячет оквадраченные глаза от учительницы, та вопросительно смотрит на нее такими же квадратными глазами. Неловкость, жидкие аплодисменты, бодрый голос находчивой учительницы сообщает, что «большое, - мол, - спасибо, за интересный рассказ, но у нас на повестке классного часа еще одно событие, просим почетного гостя принять букет, и занять место в первом ряду.»
Я не имею права осуждать его, в моей жизни не было такого страшного выбора, и я не могу гарантировать, что я бы не струсила на его месте, но и слушать его я тоже не могу. Мне тоскливо – я хочу за горизонт. Подальше, подальше от этих мест, этих людей, которые делают вид, что все нормально, и все мы люди.

Если вы все люди, то я не человек. Я не хочу быть человеком. У меня истерика! Не слушайте меня, не смотрите, накиньте на меня ширму и притворитесь, что меня нет. Вы же умеете притворяться, ну что вам стоит?

Айда за горизонт! А?