Старое доброе ультранасилие.
Сердце тьмы.
31 Мар 2016, 21:48
Одна из самых лучших вещей что я читал за последние лет 10.Пару цитат.
Они умирали медленной смертью, это было ясно. Они не были врагами, не
были преступниками, теперь в них не было ничего земного, - остались лишь
черные тени болезни и голода, лежащие в зеленоватом сумраке. Их доставляли
со всего побережья, соблюдая все оговоренные контрактом условия; в
незнакомой обстановке, получая непривычную для них пищу, они заболевали,
теряли работоспособность, и тогда им позволяли уползать прочь. Эти смертники
были свободны, как воздух, и почти так же прозрачны. В тени деревьев я начал
различать блеск их глаз. Потом, посмотрев вниз, я увидел около своей руки
чье-то лицо. Черное тело растянулось во всю длину, опираясь одним плечом о
ствол дерева; медленно поднялись веки, и я увидел огромные тусклые
ввалившиеся глаза; какой-то огонек, слепой, бесцветный, вспыхнул в них и
медленно угас. Этот человек казался молодым, почти мальчиком, но вы знаете,
как трудно определить их возраст. Я ничего иного не мог придумать, как
предложить ему один из морских сухарей моего славного шведа, - сухари были у
меня в кармане. Пальцы медленно его сжали; человек не сделал больше ни
одного движения, не взглянул на меня. Шея его была повязана какой-то белой
шерстинкой. Зачем? Где он ее достал? Был ли это отличительный его знак,
украшение или амулет? Или ничего не было с ней связано? На черной шее она
производила жуткое впечатление - эта белая нитка, привезенная из страны,
лежащей за морями.
Неподалеку от этого дерева сидели, поджав ноги, еще два костлявых
угловатых существа. Один из этих двух чернокожих, с остановившимся,
невыносимо жутким взглядом, уткнулся подбородком в колено; сосед его,
похожий на привидение, опустил голову на колени, как бы угнетенный великой
усталостью. Вокруг лежали, скорчившись, другие чернокожие, словно на
картине, изображающей избиение или чуму. Пока я стоял, пораженный ужасом,
один из этих людей приподнялся на руках и на четвереньках пополз к реке,
чтобы напиться. Он пил, зачерпывая воду рукой, потом уселся, скрестив ноги,
на солнцепеке, и немного спустя курчавая его голова поникла.
Думаю, что глаза его
открылись в последнюю минуту. Но дикая глушь рано его отметила и жестоко ему
отомстила за фанатическое вторжение. Думаю, она шепотом рассказала ему о нем
самом то, чего он не знал, о чем не имел представления, пока не прислушался
к своему одиночеству, и этот шепот зачаровал его и гулким эхом отдавался в
нем, ибо в глубине его была пустота...
Я боролся со смертью. Это самая скучная борьба, какую только можно себе
представить. Она происходит в серой пустоте, когда нет опоры под ногами, нет
ничего вокруг, нет зрителей, нет блеска и славы; нет страстного желания
одержать победу, нет великого страха перед поражением; вы боретесь в
нездоровой атмосфере умеренного скептицизма, вы не уверены в своей правоте и
еще меньше верите в правоту своего противника. Если такова высшая мудрость,
то жизнь - загадка более серьезная, чем принято думать. Я был на волосок от
последней возможности произнести над собой приговор, и со стыдом я
обнаружил, что, быть может, мне нечего будет сказать. Вот почему я
утверждаю, что Куртц был замечательным человеком. Ему было что сказать. Он
это сказал. С тех пор как я сам поглядел за грань, мне понятен стал взгляд
его глаз, не видевших пламени свечи, но созерцавших вселенную и достаточно
зорких, чтобы разглядеть все сердца, что бьются во тьме. Он подвел итог и
вынес приговор: "Ужас!" Он был замечательным человеком. В конце концов, в
этом слове была, какая-то вера, прямота, убежденность; в шепоте слышалась
вибрирующая нотка возмущения, странное слияние ненависти и желания, - это
слово отражало странный лик правды. И лучше всего запомнил я не те минуты
мои, которые казались мне последними, - не серое бесформенное пространство,
заполненное физической болью и равнодушным презрением к эфемерности всего,
даже самой боли. Нет! Его последние минуты я, казалось, пережил и запомнил.
Правда, он сделал последний шаг, он шагнул за грань, тогда как мне разрешено
было отступить. Быть может, в этом-то и заключается разница; быть может, вся
мудрость, вся правда, вся искренность сжаты в этом одном неуловимом моменте,
когда мы переступаем порог смерти. Быть может! Мне хочется думать, что,
подведя итог, я не брошу слова равнодушного презрения. Уж лучше его крик -
гораздо лучше. В нем было утверждение, моральная победа, оплаченная
бесчисленными поражениями, гнусными ужасами и гнусным удовлетворением. Но
это победа! Вот почему я остался верным Куртцу до конца - и даже после его
смерти, когда много времени спустя я снова услышал - не его голос, но эхо
его великолепного красноречия, отраженного душой такой же прозрачной и
чистой, как кристалл.
Нет, меня они не похоронили, но был период, о котором я вспоминаю
смутно, с содроганием, словно о пребывании в каком-то непостижимом мире, где
нет ни надежд, ни желаний. Снова попал я в город, похожий на гроб
повапленный, и с досадой смотрел на людей, которые суетились, чтобы выманить
друг у друга денег, сожрать свою дрянную пищу, влить в себя скверное пиво, а
ночью видеть бессмысленные и нелепые сны. Эти люди вторгались в мои мысли.
Их знание жизни казалось мне досадным притворством, ибо я был уверен, что
они не могут знать тех фактов, какие известны мне. Их осанка - осанка
заурядных людей, уверенных в полной безопасности и занимающихся своим делом,
- оскорбляла меня, как наглое чванство глупца перед лицом опасности,
недоступной его пониманию. У меня не было особого желания их просвещать, но
я с трудом удерживался, чтобы не расхохотаться при виде их
глупо-самоуверенных лиц.
| Автор |
Сообщение |
| Нет комментариев к этой записи |
|
Список форумов unsorted
-> Блоги
-> Старое доброе ультранасилие.
-> Сердце тьмы.
|
|
|
